Чистильщик - Евгений Щепетнов

– Тогда ты умрешь, – буднично пояснил Собакин. – И не только ты. Твоя девица. И твоя мать. Ты должен согласиться или умереть.

– При чем тут мать?! – У меня внутри все похолодело от страха и ярости, и Собакин так же скучно, едва слышно пояснил:

– Мать здесь. У Хозяина. Ее привезли сюда. И девица твоя у нас – посмотри туда, на трибуну. Видишь ее? Нет? А почему? Потому, что она уже у нас. И ты должен быть нашим. Обязательно нашим. И только так. Все понятно?

– Понятно.

Я кивнул и без предупреждения, без того, чтобы хоть как-то обозначить атаку, напал!

Ярость! У меня кипела, клокотала ярость! Как они посмели тронуть маму?! Как они посмели ее напугать?! Обмануть?!

Единственное, что могло испугать мою маму, – это известие о том, что со мной что-то случилось. Что они ей сказали?!

Я хотел покончить с Собакиным сразу же, в первые секунды, но не смог. Он на самом деле был быстрым, невероятно быстрым. Таким быстрым, что этого просто не могло быть. Если только не предположить, что каким-то образом увеличил свою скорость – транквилизаторами, накачкой дополнительной энергии, или… стал Супер-Альфой.

Мы были равны по силам и около минуты обменивались ударами, вкладывая в них всю свою мощь и умение. Собакин был невероятно опасен. Без того, чтобы стать Альфой, я бы никогда не смог не то что попасть в него, скользкого, как ртуть, и ловкого, как июльская муха, – я бы даже одежды его не смог коснуться. Но теперь – ему приходилось туго. Все-таки Белокопытов хорошо меня выучил. А меня переполняла энергия, вернее, моих двух Бесов, клокочущих от нерастраченной силы. Все-таки зря они мне дали возможность участвовать в поединках. Ошибка. Надо было вязать меня тогда, когда я стоял перед столом Хозяина, в его кабинете.

Мои удары не были красивыми, не были экзотичными, как у предыдущего моего противника, но все они были максимально эффективны. Так эффективны, как и требовалось в бою. Ноги мои не били выше пояса, руки наносили удары с яростью отбойного молотка, и если бы не феноменальная скорость Собакина, ему давно пришел бы конец. Благодаря Белокопытову знал десятки способов искалечить, лишить сознания, убить человека, и большинство из этих приемов никогда не увидит широкая публика, привыкшая к зрелищным, красивым поединкам.

Мы не были человеческими существами в том смысле, который вкладывают в эти слова обычные люди. Разве человек способен заставить мышцы сокращаться с такой силой и скоростью, не разорвав их в клочья? Разве человек может заставить сухожилия стать крепкими, как стальные канаты, и заставить кости выдержать подобные нагрузки?

Нас нет. Мы не существуем. Человечество не должно узнать о нашем существовании. Все человечество… кроме тех, кому положено об этом знать. Но это уже другая история. Сейчас надо выжить. И это совсем непросто.

Я все-таки пропустил пару ударов, разорвавших мне кожу, вернее, разбив ее, как разбивает пуля, разрывающая плоть дичи. Я и был дичью, с точки зрения Хозяина и с точки зрения Собакина – раба, можно даже сказать – жертвы Супер-Альфы.

Когда он, Собакин, стал его адептом? Рабом? Когда начал безоговорочно подчиняться, выполняя любые приказы, не задумываясь о последствиях, о своих интересах, о самой своей жизни?

Как это вообще случилось? Скорее всего, этого я никогда не узнаю. Впрочем, и не хочу узнавать. Какая мне разница, раб он по своей воле или был взят в плен могущественным завоевателем? Сейчас не это важно. Важно – нанести ему смертельный удар, после которого он уже никогда не сможет подняться.

На второй минуте безумного шквала ударов я сломал ему руку. Спасибо Белокопытову – контрприем, и рука, хрустнув в локте, неестественно выгнулась в сторону под углом в девяносто градусов!

Собакин отскочил назад, его лицо, до этого момента бесстрастное, покрытое каплями пота, исказилось в гримасе боли. Но я не оставил ему ни одного шанса. Бросившись вперед, переместился чуть вбок, со стороны сломанной руки и прежде чем Собакин успел заблокировать удар, вонзил руку ему в подмышку, как мечом пронзая плоть и кости!

Никогда не забуду ощущение бьющегося в руке сердца. Упругий, горячий, гладкий комок мышц, толкающий кровь по сосудам, – он так хрупок, так непрочен, и только броня из костей грудной клетки уберегает его от гибели! Легкое движение, неслышный треск лопнувших сосудов, ощущение брызнувшей горячей жидкости, запах ржавого металла – и вот я стою перед противником, держа в руке бьющееся, как птичка, сердце!

Я читал об ацтеках, которые поставили вырезание сердец на поток. Представлял, содрогаясь – вот жертву бросают на алтарь, так, чтобы грудная клетка выгнулась, напряглась, чтобы голова человека, подвывающего от ужаса, склонилась до самой поверхности пирамиды. А потом жрец резким, отработанным за долгие годы движением взрезает живот несчастного пленника в области солнечного сплетения, засовывает руку в образовавшийся разрез и через него вытаскивает сердце, показывая его вначале еще живому хозяину, а потом всем, кто собрался внизу, у подножия пирамиды, всей этой толпе возбужденных, безумных, вопящих фанатиков, опьяневших от убийств и запаха крови!

Народ беснуется, жрец с довольной улыбкой шмякает кровавый комок плоти, все еще сокращающийся в последних судорогах жизни в желоб, чтобы сердце скатилось в ладони ожидавших его младших жрецов. Сердце будет съедено – так положено по ритуалу. Съедающий сердце человека обретает его могущество, выпивает его жизнь!

Жрец поднимает руки вверх, гладит прическу-змею, сделанную из его волос и пропитанную кровью так, что «змея» встала на хвост, то ли угрожая, то ли рассматривая мир драгоценными глазами-камешками. От змеи пахнет тленом и разложением. Засохшая кровь, спекшаяся на жаре в плотную массу, разлагается, протухает, распространяя в воздухе сладкий трупный запах – запах смерти, запах безмерной, жестокой, бесчеловечной власти!

Альфу не так просто убить. Лишенный сердца, со сломанной рукой, практически мертвый Собакин бросился в атаку. Не знаю, на что он рассчитывал – вцепиться в меня, перегрызть мне глотку? Любой ценой исполнить данный ему Хозяином приказ, приказ, который он не мог не исполнить?

Собакин попытался впиться в мою глотку, как бешеный зверь, собирающийся подороже продать свою жизнь, и я выронил сердце, которое держал в руке прямо ему под ноги, в пыль, в опилки. А потом прижал живого мертвеца к себе, распахнув свои энергетические хранилища как можно шире, вбирая, поглощая всех Бесов, что жили в Собакине, всех, до одного! И завопил, застонал, захрипел, умирая и снова оживая, пульсируя, дергаясь в жесточайших судорогах боли и наслаждения, пронзивших мое тело!

А потом, не в силах сдержать напор полученной энергии, выплеснул ее на трибуны, туда, где бесновалась толпа возбужденных фанатиков, уродов, чудовищ с остекленевшими в экстазе глазами!

Скольких носителей я заразил Бесами – не знаю. Бесы-«малыши» вырвались из меня сонмом светлячков, закружились, рванулись к толпе людей, впитались в нее, вошли в тела, как мыши, забравшиеся в спасительные норки!