Хореограф - Татьяна Ставицкая

– Чем-то надо платить. Возможно, это цена моего следующего жизненного этапа. Готовься, ты будешь моим личным администратором. Тебя возненавидят все мои поклонницы. Выдержишь?

Ах, да, вспомнил он, Варя же теперь – девушка Залевского. И это обстоятельство может помешать его планам.

– Он тебя отпустит?

– Да мы, собственно, ни о чем не договаривались. Ничего друг другу не обещали.

– Я не понял. Так это был просто одноразовый секс?

– Наверное, – Варя пожала плечами.

– Ну и дура! Надо было откусить ему голову, когда ты это поняла.

Черт, думал мальчишка, как он мог допустить, чтобы пьяный мужик не первой молодости уволок его Варю и грубо использовал? Почему она пошла с ним? Потому что он – звезда? Потому что импозантен? Атлетичен? Черт их знает, этих баб… Оказывается, Залевский использовал их обоих. Если бы мальчишка в этот момент был один, он завыл бы от бессилия. Если бы рядом случился Залевский – ударил бы его.

Варя обняла своего друга, и он почувствовал, что сейчас расплачется. Освободившись от Вариных рук, он взял свой компьютер и удалил из друзей в соцсети хореографа. Удалить из друзей в соцсети – это был в данных обстоятельствах единственный доступный ему способ выразить свой протест. Картонная сабля. Не из-за спектаклей, а из-за Вари. И из-за его испорченной песни. И еще, если быть честным с собой, из-за того танцовщика, который исполнял роль сына и мухи-ктыря. То есть, играл его, мальчишку. Но это только если быть до конца честным. Марин так обрадовался, когда нашел его на кастинге… Так обнимал…

Некоторое время он метался по квартире, не зная, куда себя деть, а затем вызвал такси. Он все выяснит. Он так и спросит: зачем, почему, ради чего, за что? Главное – держаться спокойно, не заводиться…

Дверь открыл сам Залевский в наскоро наброшенном шелковом халате, и ночной гость с порога увидел на вешалке в прихожей лихую кожаную «косуху», под которой стояли стильные ботинки с высокой шнуровкой. И все это так очевидно не принадлежало хозяину, что, не совладав с собой, он бросился к спальне. Распахнул дверь и попятился.

Картина выглядела мизансценой из пошлого водевиля и напомнила раздосадованному Марину давнюю подобную историю с женой. Она не стала тогда ничего выяснять, скандалить. В этом не было смысла. Что он должен был сейчас сказать парню? Это не то, о чем ты подумал? Но это было именно то. То, чего он хотел в данный момент. И это не подмена вовсе – он действительно увлечен другим. Этот другой, почти такой же, только без причуд, свой, понятный и до дна прозрачный. И Залевский не собирался оправдываться. Парень должен осознать: всегда найдется кто-нибудь другой. Он же не дал Марину ни одного шанса! Он хотел от Марина невозможного.

Скрестив руки на груди, хореограф наблюдал за реакцией нежданного гостя: на бледном лице читалось отчаяние, в глазах стояли злые слезы. Он оттолкнул Залевского и выскочил из квартиры. Бежал, не разбирая дороги, позабыв, в какой стороне его дом, продрог, пока пытался поймать такси, не сразу смог назвать адрес, потому что мысли путались. Таксист едва не вытолкал его из машины, обозвав торчком.

Ночью мальчишка в одиночку оплакивал свою несложившуюся дружбу. Свои мечты об истинно мужской дружбе и, может быть, о чем-то большем.

Утром Варя заваривала чай, мастерила бутерброды и звала друга. Но никто не откликался. Никто не пел в ванной, не задирался, не шутил. Заглянув к нему в комнату, девушка поняла, что дело плохо. Коснулась губами его лба: он горел и, казалось, был в беспамятстве.

– Боже, только не это!

Она бросилась к аптечке, пыталась скормить ему таблетку, но ничего не получалось. Принялась растирать его уксусом с водой, как учила ее мама. Кажется, он бредил – просил стереть кровь с его тела и благодарил. Понемногу жар начал спадать, и вскоре его уже бил озноб. Тонкие пледы не спасали, и Варя, раздевшись, легла рядом и согревала его собой. Он то проваливался в беспокойный сон – от слабости, то просыпался и плакал.

К вечеру его отпустило.

– Неврастеник, – сказал он мрачно.

Варя смотрела на него, бледного и измотанного нервической лихорадкой, с состраданием.

– Не смей жалеть меня! Слышишь? Корова!

Конечно, его нельзя жалеть. Он объяснит себе все произошедшее как-нибудь не больно, не страшно, чтобы можно было с этим жить, а главное, чтобы можно было идти дальше.

– Подъем! – заорала Варя. – Включай мотор! Иди, работай, сука!

До поздней ночи он терзал клавиши: обида и боль рвались наружу, несли его, окаянные, во тьму, и он стегал их аккордами, чтобы шибче, резвее несли, чтобы безоглядно летело сердце. Отпустил поводья и отдался им на милость. Но не было ему милости. Окаянные увлекали его за собой в бездну. И падал он с кручи, не пытаясь уцепиться, спастись. Выплеснул себя в музыке, в отчаянных поэтических строках, и умолк надолго.

Хореограф так и не услышал этой песни, а его щегол – птица певчая – чувствовал, как замерзает, объятый космическим холодом пустоты, превращается в ком льда, которому суждено лететь в безвоздушном пространстве Вселенной – в поисках духа. Существует ли дух вне физических тел? Мятущихся и греховных человеческих тел.

Просочились слухи. В профессиональных и околопрофессиональных кругах, в печати и на просторах интернета закипал скандал.

– Я тебя предупреждал. А теперь они гонят волну, – наезжал Алтухер, предчувствуя нехорошее.

– Еще бы! Им же надо, чтобы просто было, как репа. Сами занимаются бизнесовыми фастфудами. Всем влом трудиться над вещами штучными, художественными. Они же на конвейере в фартуке стоят, штампуют, – хорохорился Залевский. – Искусство должно рождать новые смыслы! Да где ж им их взять?! Они с клиническим энтузиазмом фасуют пилюли – плацебо!

Ответом ему был тяжелый взгляд левантийских глаз финдиректора.

Ветренная Фортуна изменила хореографу, спутавшись с кем-то другим, и на прощанье отвесила полноценный апперкот: меценат отпал по причинам экономического характера – его бизнес испытывал разнообразные трудности и терпел значительные убытки. Залевский еще надеялся найти спонсора для спектаклей, но пока ничего не получалось. Труппа сначала сдержанно намекала, что почти все они – лимитчики, съемные квартиры стоят дорого, а зарплата в театре – копеечная. Престижем сыт не будешь. Театр разваливался на глазах.

– Залевский, послушай своего ушлого финдиректора, – сказал Алтухер, – мы же театр, а не подпольный ночной клуб для извращенцев. Под эти твои сексуальные экзерсисы мы деньги не найдем. А без них не выживем. Тебе даже выходное пособие артистам нечем заплатить будет. Давай срочно что-то теплое и мягкое ставить. Жизнеутверждающее. И под это начнем искать спонсора.

Искать спонсора им еще не приходилось. Владлен пришел когда-то к Залевскому сам и, можно сказать, был зачинателем театра. А теперь покинул его. И Алтухер вынужден был целыми днями просиживать в разнообразных приемных в дикой роли просителя.