Последнее целование. Человек как традиция - Владимир Кутырев

В. К.: Это, конечно, ваше упрощение, надеюсь, провокационное. Речь в ней, в сущности, идет о том, о чем мы сейчас говорили, только развернуто и более доказательно: о тенденции к замене всего живого и естественного, техническим и искусственным. О замене предметной среды обитания человека – виртуальной, вещей – симулякрами, духовности – расчётом, культуры – технологиями и т. д. А человек по субстрату и генезису всё-таки живой, естественный. Потому он в кризисе, физическом и душевном. Окружил себя немыслимым богатством, комфортом, будто бы «для райского наслаждения» и – теряет ощущение жизни, способность к радости, чувству красоты и понимание смыслов. Становится депрессивным, механичным, «зомби». Параллельно прельщают бессмертием. Но если индивид бессмертный, то тем более неживой. Умереть можно по-разному – уйдя вниз, в могилу, превратиться в лопух, или вверх, превратившись в нечто принципиально другое, например, в «электронный лопух». Все равно это будет не наша, чужая, пост(транс)человеческая форма бытия. Таким образом, Mortido, в философском смысле – влечение к потере идентичности, к самоотрицанию в виде перехода в Иное.

А. Н.: Как Вы оцениваете общее состояние современной культуры и философии?

В. К.: По всем признакам видно, что мы становимся пленниками технототалитаризма. Культурные, т. е. духовные регуляторы социальных отношений (добро/зло, служение, грех, долг, честь, ответственность, совесть и др.). заменяются внешними: алгоритмами и регламентами, визуальным, а «где надо» и звукозаписывающим наблюдением, технологиями учета и контроля, вплоть до чтения мыслей. Эмоции («чтение в сердцах») уже сейчас фиксируют почти во всех аэропортах. Человечество переходит к дигитализму и когнитивизму, то есть не смысловой, а формализованной форме мышления и поведения. От логоса к матезису, от сознания к техническому интеллекту, превращаясь в зомби и гомутеров (гомо + компьютер).

Сознание большинства представителей технонауки и рефлекторно повторяющих их идеи философов захвачено тенденциями становления чужого мира и под аккомпанемент разговоров о благах безудержного новационного прогресса, вплоть до достижения «бессмертия», мы теряем собственно человеческую сущность. Никаких условий для второго рождения философии, особенно как мудрости, нет. Какая мудрость, если глядим на процесс самоликвидации широко закрытыми глазами и ничего не видим. Кроме неслучайных, правда, воплей о конце света, который на самом деле происходит, однако не там и не так, где и как его ждут. То ли еще будет, когда начнется массовое очиповывание (биометрические паспорта как начальная форма на подходе) и телесное «улучшение» людей, т. е. прямое превращение в роботообразных. Отсюда оправданность лозунга постмодернизма о смерти человека. И хотя смерть человека еще не состоялась (ура), он становится традицией (увы). Тем, что существует, но больше не поддерживается дальнейшим развитием цивилизации.

А. Н.: Не кажется ли вам, что отечественное восприятие постмодернистской философии весьма поверхностно, а потому – крайне агрессивно?

В. К.: Да, оно поверхностно, но не агрессивно, а бестолково. Впрочем, не только отечественное. Мировое. Вначале всех возмущал циничный отказ постмодернистов от достижений классики, ее «деконструкция», т. е. разрушение исторических философских и мировоззренческих смыслов, подрыв тысячелетней традиции мышления, умерщвление не только Бога, но и Человека. Но как всегда, любая патология, если она порождается реальностью, возводится в норму, поэтому через некоторое время началось ползучее признание того, что еще недавно резко отвергалось. Читать и цитировать постмодернистов стало не только модно, а необходимо, как условие «продвинутости» в философии. Теперь вот пошли разговоры о «смерти постмодернизма», а почему, что взамен – молчание или просто умствующая болтовня.

Честно и с открытым забралом «против» постмодернистской философии у нас выступи(а)л, пожалуй, один И. А. Гобозов. Глас вопиющего в пустыне и неприятная, незаслуженная слава ретрограда. Хотя он прав в оценке постмодернизма как разрушительной силы в отношении человека и его культуры. Но он был не прав, считая его каким-то вздором, трепом, прихотью и злым умыслом недобросовестных авторов. Да, это преврат(щен)ная форма, идеологическое выражение, но вполне действительных процессов смены эпох: традиционализма (премодерна) и индустриализма (модерна), с одной стороны, эпохой постиндустриализма = информационизма, соответственно, пост-модерна, с другой.

Постмодернизм – это гуманитарное отражение процессов становления новой информационной цивилизации, компьютерзации и виртуализма, специфические формы ее атаки на традиционные ценности, при которых в центр жизни ставились Бог (тео), бытие (онто), народ (этно), эмпирия (фоно), телесность (фало), смысловое мышление (логос). Чтобы утвердить другие ценности и правила жизни, надо было предварительно разрушить = деконструировать старые. Расчистить место. Что постмодернисты, особенно на первой стадии, иделают, хаотизируя, отвергая и пороча тысячелетиями складывавшийся предметный мир человечества. В дальнейшем, старое не просто отвергается, а заменяется иным. В моделировании мира место бытия занимает «ничто», на место тождества ставится различие, вместо вещей нас окружают симулякры, вместо систем – сеть, вместо личностей – персонажи, вместо языка – письмо, вместо логоса – матезис и т. д.

Это конструкты (концепты) идеологии и философии виртуальной, информационно-коммуникационной реальности. Окончательно она утверждается на «руинизированном», зачищенном и утрамбованном деконструкцией месте в виде пост-постмодернизма, который я, в своих писаниях, определял и определяю как трансмодернизм. Транс – через, сквозь, переход в принципиально новое состояние. Трансмодернизм уже не деконструкция, не отрицание, не бегство от реальности, а позитивная философия double world. К другой реальности, в которую мы, как целостные телесные существа, «не влезаем». В этом трагизм ситуации современного человека.

Таково отличие моей позиции от позиции теоретиков, безоговорочно «принявших постмодернизм» и столь же безапелляционно отказывающих ему в исторической обусловленности. Я пытаюсь «у-держать противоречие», блуждая не в двух, а в трех соснах. Позиция реалистически критическая, теоретико-аксиологическая. Не пресловутая толерантность, и не посылание проклятий – и все, а теоретическая борьба: говорение «увы», показ опасностей подобного развития событий и обсуждение, что человеку делать, в сущности, в уже постчеловеческом мире. Принять такой диалектический подход тем, кто привык мыслить, выбирая «либо-либо» и закрепляя этот примитивизм через тестирование методом «тыка», да еще табуированных антимарксистской идеологией, не разрешающей употреблять даже слово «диалектика» (в современном виде – синергетика), довольно трудно. Им, вообще новому поколению сказали «фу» и способных блуждать в трех соснах, мысля о целях и ценностях, дальше своего технологического носа или наоборот, становится все меньше.

А. Н.: М. Хайдеггер считал, что причиной нигилизма в философии является забвение вопроса о небытии. Не кажется ли вам, что ваша трактовка небытия носит не чёткий методологический характер, а паразитирует на волне всеобщего отрицания – того самого нигилизма, чья причина – забвение вопроса о ничто?