Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая

Когда Дедич прошел по причалу к лодке, Мальфрид встала и ступила на сходни. Волны качали лодку, и ей пришлось поспешить, чтобы не утратить равновесия.

– Будь цел, господин! – Она приняла его руку, с удивлением к ней протянутую, и ловко перескочила на причал. – Прости, что потревожила. Дозволь поговорить с тобой.

Дедич взглянул в лодку, где сидели четверо отроков, потом на реку, словно искал там кого-нибудь еще, более способного к переговорам, чем нарядная дева. Его явно оторвали от каких-то дел по хозяйству: на нем была простая серая рубаха с закатанными рукавами, и, подойдя ближе, Мальфрид уловила запах свежей сосновой щепы. Ни посоха, ни нарядного пояса, ни тем более гуслей. И вновь на нее накатило удивление: он тоже человек, как и все! Для нее, встречавшейся с ним всего несколько раз и всегда в велики-дни, это и правда было открытие.

– Тебя бабка прислала? Я думал, парень ваш будет…

– Нет, – Мальфрид значительно взглянула ему в глаза, будто говоря: я не дитя. – Но госпожа Сванхейд позволила мне повидать тебя. Есть у меня к тебе беседа, но речи мои только для твоих ушей.

Удивление исчезло с лица Дедича, взгляд прояснился. Он удивился тому, что увидел внучку, но то, что у бабки будет к жрецам разговор, он не сомневался уже несколько дней, со времен того собрания. Глаза его задержались на застежках на плечах Мальфрид – позолоченных, с серебряными шишечками, ярко блестящих. Прочесть этот знак было немудрено: ему показывали серебро и золото, намекая на готовность понести расходы ради удачи переговоров.

Не одна ведь Сванхейд знала, как делаются такие дела.

– Ну… – Дедич оглянулся на отроков и кивнул в сторону, – идем.

Какова ни была бы воля богов, это не повод отказать смертным в праве быть выслушанными.

Мальфрид пошла за жрецом. Подумала, не поведет ли Дедич ее к избам в дальнем конце бора, где жил он и его товарищи, но он направился к роще и луговине, где гуляли на игрищах. Может, счел, что до изб идти далековато. А может, тоже предпочитал выслушать ее без свидетелей. Эта мысль подбодрила Мальфрид: не желай Дедич соглашения, так посадил бы ее перед тремя суровыми старцами. Искоса поглядывая ему в лицо, она угадывала на нем понимание. Он ждал, что к нему приедут из Хольмгарда! Только не ждал, что это будет сама будущая жертва.

– Я и сама еще вчера не ведала, что приведется мне с тобой говорить, – обронила Мальфрид на тропе.

Дедич слегка вздрогнул и глянул ей в лицо: она почти прочла его мысли.

– Да сон мне нынче явился, – продолжала она. – Или надо сказать: сон явивше? Я еще не приучилась по-здешнему.

Дедич засмеялся:

– Да уж я пойму как-нибудь. А ты по-словенски хорошо говоришь, только чудно. Не по-здешнему, это да. Но и не по-плесковски, я тамошний говор знаю.

– В Плескове я недолго прожила. А росла я в земле Полянской. Мой отец был князь древлянский, Володислав, мать из руси. Я родилась в Деревах, а варяжской речи научилась уже отроковицей, когда в Киеве жила, у княгини Эльги.

– Немало ты земель повидала, в такие-то годы! – Дедич снова взглянул на нее.

– Если бы только земель…

Дедич остановился на краю луга и повернулся к ней, уперев руки в бока. Дева из Хольмгарда тоже повернулась к нему, будто в ожидании. Казалось, она постепенно стягивает с себя какую-то невидимую шкуру, перестает притворяться и готовится предстать в истинном обличии. И обличье это – не простая варяжская дева, дорогостоящая невеста из знатной семьи, послушная внучка богатой и властной бабки. Теперь, имея возможность спокойно ее разглядеть при ясном свете дня, Дедич хорошо видел: здесь иное. Такой свободы и уверенности в повадке, такой отваги во взгляде он не видел у девок.

Рождение ребенка, а потом полгода жизни у Сванхейд, в покое и довольстве, преобразили бывшую Малушу. Теперь это была не та рослая худощавая девочка, что носила ключи у княгини Эльги: она развилась, расцвела, высокая грудь налилась, лицо сияло здоровьем, стан приобрел приятные округлые очетания. Золотистые веснушки на носу и на щеках придавали ее лицу сияние. Все в ней дышало жизнью, и даже Бер, помня об их родстве, не мог противиться этому властному зову цветущей женственности.

– Чудны речи твои… для девицы, – Дедич приподнял бровь.

Мальфрид только свела губы в трубочку, метнув на него задорный взгляд из-под ресниц. Она и сама дивилась своему спокойствию. По дороге через Волхов ее трясло от волнения, так что сердце едва не выпрыгивало. Но стоило ей увидеть Дедича, как волнение сменилось воодушевлением и сердце успокоилось. Он еще ничего не сказал, даже не узнал, зачем она приехала. Но у нее уже было чувство, что он на ее стороне. Она верила в свою способность подчинить его. Верила в свою власть, перед которой охотно склоняется даже самый сильный мужчина.

Она смотрела ему в глаза, она будто обещала: я ничего не утаю. Взгляд Дедича невольно упал ей на грудь, но тут же он опомнился и кивнул на кучу бревен в опушки: в дни игрищ их раскладывали вокруг костров вместо лавок. После Купалий место игрищ уже было вычищено: собраны угли, головешки, кости, увядшая зелень и все прочее, лишь черные пятна отмечали участки земли, на большую глубину прокаленные священными кострами.

Дедич постучал ногой по бревну, проверяя, не затаилось ли под ним что-нибудь, потом сел. Мальфрид расправила накидку, чтобы не пачкать свое голубое платье, и тоже села. Сложила руки на коленях, глубоко вдохнула, собираясь с духом. Ее окутывал запах влажной земли, мокрой коры и зелени, освеженной дождем. От этого рождалось желание сбросить с себя все человеческое и стать как береза…

– Помню, на павечр… на супредках у стрыини твоей Веленицы рассказывал ты сказку, – начала она. Дедич, ожидавший чего-то другого, повернул к ней голову. – Про то, как парень в медвежьей шкуре плясал, как сам князь его к дочери своей в тайное жилье отвел, что под озером, а там и вышел из шкуры парень молодой…

– Было такое, – Дедич сорвал длинный травяной стебель и, усмехнувшись, сунул его в рот. – Этого добра у меня не переводится.

– А не знаешь ли ты сказки такой, как девка змею в жены попала?

Дедич снова повернул голову и устремил на нее пристальный взгляд:

– Ну, расскажи!

Может, он и знал такую сказку. Скорее, и не одну. Но Мальфрид пришла к нему со своей особой сказкой, и ее стоило послушать.

– Жила-была одна девка, и звали ее… скажем, Малуша, – начала она, надеясь, что ни один человек из племени словенского не знает ее киевского имени. – Была она собой хороша, родом знатна, да и умом не обижена – всем взяла. И было в той волости два лета подряд неурожайных, грозил людям голод. Стали люди думать да гадать: как им богов к милости склонить? И вот пошла раз Малуша на реку купаться, одежду всю на берегу оставила, да и полезла в воду совсем без ничего…

Она улыбнулась, глядя Дедичу в глаза, выпрямилась, как бы разминая уставшую спину, и будто на блюде подала вперед сверкающие на ее груди золоченые застежки. Но взгляд Дедич упал не на застежки, а ниже, к двум пышным выпуклостям под тонкой голубой шерстью.