Серебряный медведь - Владислав Русанов

Антоло не сразу разглядел невысокого человека в тяжелом доспехе, какие пользовались заслуженной славой два века тому назад, – нагрудник, оплечья, наручи и поножи. Все начищено, все сверкает. На макушке хундсгугеля[49]старинного образца торчит черный флажок все с теми же медведями.

Сам господин ландграф?

Скорее всего, судя по тому, как сомкнулись вокруг защитники замка.

Желтый Гром, первым ворвавшийся в форбург, поднялся на дыбы и заорал боевой клич на своем наречии. Уже согнувшие луки, дроу опешили. Антоло помнил, как лесной народ относится к обитателям Великой Степи, и не удивился. Ну, никак они не ожидали увидеть кентавра! Растерянность остроухих стоила им жизни. Белый всадил одному из них стрелу в глаз. Второй получил подарок от Почечуя – болт в живот.

– Бей их! – заверещала Пустельга, разряжая арбалет в лицо медренского латника.

– Бей! Бей-убивай! – подхватили ее клич наемники, бросаясь в отчаянную атаку. – За Мелкого!!!

Защитники замка ответили нестройным:

– Медрен! Медрен и Тельбия!

Но кричали они как-то без воодушевления.

А потом завертелась карусель схватки.

Вечером Антоло пытался вспомнить, как все это было, что он видел, что ощущал, и не смог собрать воедино разрозненные куски-картинки. Только непрекращающийся, дрожащий крик, слившийся в воинственную и пугающую мелодию, оставался постоянным.

Парень голосил вместе со всеми, размахивал мечом вместе со всеми, толкался… Ударил кого-то кулаком в распахнутый, зашедшийся криком рот. Сбил костяшки, измазавшись в липкой слюне, чужой и своей крови.

На его глазах Пустельга саданула коленом по причинному месту латника, а когда тот скрючился, косо ударила по шее, срубив голову.

Перьен размахнулся мечом, но противостоящий ему стражник оказался проворнее, воткнув тьяльцу острие гизармы между ребер.

Желтый Гром сражался, весело оскалившись. В оружие превратились все четыре его копыта. Когда-то так же он оборонялся против пытающихся скрутить его солдат. Только тогда кентавр был пьян и с трудом держался на ногах, а сейчас холодный расчет и ненависть сделали его безжалостным убийцей. Прыжок вверх, задние ноги выстреливают назад, подобно тарану! Приземлившись, степняк встает на дыбы, сметая передними ногами двоих латников. Копыта плющили шлемы и сминали нагрудники, словно пергамент. Ни на миг не останавливалось копье, чертя острием смертоносный узор.

Старый Почечуй ловким ударом в висок свалил стрелка, но вынырнувший сбоку Джакомо – Антоло узнал его по обритому наголо черепу – пнул его ногой в бок. Коморник повалился на раненого стражника. Они сцепились, размахивая кулаками, покатились под ноги сражающимся. Более молодой противник подмял Почечуя и уже вцепился одной рукой в горло.

Антоло хотел помочь старику, но споткнулся о мертвое тело и упал прямо на руки Джакомо. Командир графской дружины ударил его рукоятью шестопера по ребрам. Оттолкнул, замахнулся, вознамерившись размозжить голову. У парня потемнело в глазах от боли – ребра еще не вполне отошли после драки в деревне. Он наотмашь хлестнул Черепа мечом. Особо не задумывался – лезвием или плашмя. Лишь бы отогнать. Каким-то чудом зацепил по щеке. Брызнула кровь. Джакомо зарычал. Лягнул табальца под колено, как следует врезал в челюсть с левой.

Опрокинувшись навзничь, Антоло так ударился спиной, что воздух со свистом вылетел из легких. Рот наполнился горячей солоноватой влагой. Вверху, заслоняя пронзительно-синее небо, чернела громада бергфрида. Клубы дыма качались над гребенкой частокола. А через ограду перепрыгивали заросшие бородищами мужики в овчинных полушубках нараспашку, мерлушковых шапках, сжимающие в руках вилы, косы, топоры.

Замахнувшийся шестопером Джакомо обернулся на крик и увидел, как волна крестьян, возглавляемых Черным Шипом, сметает с настила редких защитников и обрушивается вниз, окружая ландграфа вместе с его охраной.

Череп забыл о поверженном противнике.

– Уходим! Уходим! В башню! – выкрикнул он, взмахивая оружием для пущей убедительности.

– Бей-убивай! – словно ответил ему охрипший голос Пустельги.

– В башню!

– А-а-а! Кошкины дети!!

– Сдавайтесь!

– Н’атээр-Тьян’ге! Ш’ас! К’аху, даа тюа т’реен![50]– визгливо выкрикнул Белый.

Антоло, преодолевая боль, поднялся.

Черный флажок с серебряными медведями, прикрываемый стражей и латниками, плыл к воротам бергфрида.

Крестьяне окружили огрызающийся сталью строй, будто мутные воды разлившейся реки неприступный прибрежный холм. И так же бессильно откатились, оставив лежащие неподвижно и корчащиеся от боли тела.

– Уйдут ведь! – Пустельга размахивала мечом, пританцовывая на месте.

– Пустите! Пустите, сирые! – надрывался Бучило, стараясь протолкаться через спины, воняющие потом и плохо выделанными овчинами. – Дайте нам!

Куда там! Озверевшие от запаха крови, опьяненные боем, крестьяне не слышали даже криков своего предводителя, хотя Черный Шип, удерживающий на плече самый настоящий моргенштерн,[51]изо всех сил пытался призвать деревенское воинство к порядку.

Запоздало в бой ввязалась пятерка Мигули. Они правильно оценили положение и, не слезая с частокола, дали залп из арбалетов.

Стреляя по толпе, не промажешь. Воины Медренского падали под ноги соратникам. Их ожесточенно, давая выход извечной ненависти землероба к нахлебнику, живущему его трудом, добивали крестьяне.

Но все же защитники замка успевали скрыться. Пускай их число уменьшилось вдвое, а боевой дух почти угас, как угли старого костровища, они сражались до последнего, не щадя себя и не испытывая жалости к побеждающему врагу.

Последняя стрела Белого чудом проскользнула меж смыкающихся створок.

– Проклятие! – взмахнула окровавленным клинком Пустельга. – Ледяного Червя им в задницу! Готовьте таран.

Воительница не собиралась отступать и давать Медренскому с его прихвостнями передышку.

Стоять по грудь в ледяной воде – то еще удовольствие!

Мудрец справедливо заметил, что ландграф мог бы их убить, не затапливая темницу целиком. В такой купели человек долго не выдержит – сердце остановится. Неслучайно итунийские рыбаки даже плавать не учатся. В Сельдяном заливе, где они ставят сети, лишь в месяце Лебедя можно купаться без риска застудиться насмерть, а с Ворона по середину Коня он вообще покрыт льдом. Упадешь за борт, бороться со стихией нет смысла. Если сидит в лодке товарищ, который поможет – протянет руку или бросит веревку, значит, повезло. Если нет, то не успеешь ты и пять раз прочитать утреннюю молитву Триединому, как пучина поглотит хладный труп. И кем бы ты ни был – пышущим здоровьем силачом или жалким худым замухрышкой, – спасения нет. Пока вода поднималась от колен до пояса, Кирсьен понял почему.