Просроченное завтра - Ольга Горышина

— Деньги, Полька, не пахнут. И я их честно отрабатываю у шеста. А с богатыми бабами редко хожу, вот это действительно противно. А что делать… Это лучше, чем мой брат… Да, ладно, хрен с ним. Может, найдется баба, ради которой он позабудет мужиков. Кстати, на оперу к нему хочешь? Он говорит, давно никого не проводил.

— Дань, я ничего не хочу. Объяснила же тебе. И пошел бы ты на фиг. Я хочу порепетировать.

— Как скажешь…

Дверь закрылась, и Полина уткнулась носом в кофту, лежавшую на подлокотнике. Слезы снова явились без разрешения, заставляя хозяйку чувствовать себя полной дурой. С Максом она простилась сухо. Держалась из последних сил, чтобы не показать ему, что она действительно чувствует. Скрыть хотя бы внешнюю сторону — слезы. Что творилось в душе, Полина сама пока не понимала. Слишком долго она играла в черепаху, спрятавшись от любой возможной любви в панцирь. Слишком больно терять того, кого любишь. Это она познала с отцом. Сидя у молчащего телефона, она поклялась себе никогда не любить. Говорят, первая любовь самая опасная — от нее Полина бежала, как от огня. На первом курсе выбрала парня в ночном клубе и пошла к нему домой. Он был в большем шоке от испорченной простыни, чем она от своего решения никогда не вспоминать первый раз — она убеждала себя, что парень тоже представился другим именем и никакой он не Олег. Остальных она тоже не запоминала. Только считала — когда закончились пальцы, внутри что-то надломилось, и она на два года перестала отвечать на ухаживания, выдумав срочника в Чечне. Погибшего в итоге.

Любовь — это не брать. Любовь — это отдавать. Так учила на уроке литературы старенькая учительница. Сняв комнату в коммуналке, Полина вдруг вспомнила этот совет. До этого вспоминать не хотелось — вокруг богемные циники, которым оценить подобное не дано природой. Макс казался другим, но Полина долго дула на воду, но каждый день, наполненный его робкими взглядами, дарил Полине надежду, что этот оценит ее жест, и с ним есть шанс согреть душу, отдавая себя без остатка. С него взять особо нечего — кроме его самого. Только вот его самого она и не получила. Нет, она не увидела в нем циника, позарившегося на деньги ее отца. Она просто поняла, что гитару он прижимал к спине сильнее, чем ее — к груди. Но, может, успех в Берлине послужит толчком к успеху с ней? Только как не позволить надежде потухнуть за эти два месяца?

Макс собирался писать, но Полина понимала, что времени на интернет-кафе у него не будет. Поймать ее у телефона невозможно. У& если Макс и будет кому-то звонить, то домой матери. Остается только интересоваться делами брата у сестры. Хотя она успела отметить в кафе, как натянуты отношения между Аленой и родными. Из-за чего? Из-за того, что дочь решила сделать шажок вверх в городской иерархии? Так это правильно. А что через постель, так как иначе? Но этот Александр, видимо, очень дорожит ей, как работником, раз решил удержать в фирме против воли партнера. Хотя Стас мог бы и получше скрывать свое раздражение или вообще не приходить к надоевшей бабе. Но судить его не ее дело. И лезть к Алене в душу — тоже. Быть брошенной тяжело. Лучше уходить вовремя, на пике отношений, самой.

Полина повторяла это для себя перед зеркалом, но не хотела торопить события и примерять на себя новую роль в жизни. Впереди новая роль на сцене. Затем разъезды Снегурочкой. И Кирилл Казаков. Свои личные проблемы к черту. У парня они реальные. И она наступит себе на гордость, как собиралась сделать с записью диска для Макса, и позвонит отцу, если ей не хватит сбережений на взятку врачу и продолжение лечения бедного Кирилла. Таня уверяет, что его чудесным образом спас Бог и Полинины деньги — обычно после такой тяжелой черепно-мозговой травмы не оправляются. Что там в мыслях у Бога, Полина не знала, а деньги она готова отдать все до последней копейки или цента, как пожелают те, кто реально может помочь парню.

Она мало узнала о Кирилле. Таня сказала, что расспрашивать некрасиво, и она этого делать не станет. По официальным данным, он студент последнего курса университета путей сообщения, а что делает по жизни, неизвестно. Но это не суть

— ему явно многое придется начинать с нуля — память восстановилась, но время упущено. Два месяца огромный срок не только в любви. И, увы, по выходу из больницы она ничем больше помочь не сможет. Она полный ноль даже в театральной сфере — искала что-то такое, что могло бы стать хорошим противовесом Берлину, но увы…

— У нас какие клубы, Поль? — сказал знакомый администратор, занимающийся музыкальными коллективами. — Жратва и что-то там бренчит фоном. Потому ребятам и платят копейки. Нам до Европы шагать и шагать…

Как и ей, наверное, до понимания стремлений Макса. На дне рождения сестры он играл без группы, один, и это было безумно красиво. До мурашек. Расфуфыренная опекунша Алены заговорила с ним без тени снобизма. Спросила, что для него блюз. Макс по обыкновению замялся, но в итоге превзошел себя с ответом.

— Ну, как сказать, блюз — это реальное принятие жизни, как она есть со всей ее болью. Негры так и говорят. От тебя ушла женщина, это блюз. Ты ее любил, теперь тебе плохо, ты страдаешь, но продолжаешь работать и жить дальше. Блюз — это история, рассказ человека, который что-то пережил.

Женщина покачала головой и сказала:

— Вот оказывается почему мне так понравилась твоя музыка.

Вот почему Полина тоже мучается блюзом. Влажные голубые глаза рассказывают свой блюз, но он вряд ли кому-то понравится, потому лучше утереть слезы и улыбнуться.

С Сашей они встретились только в пятницу, и Алена несказанно обрадовалась, что в машине не оказалось Оксаны. Впервые обрадовалась, потому что Эльвира вчера в сердцах выдала при ней запретную информацию о семье Светловых. Алена старалась не подслушивать разговоров матери с сыном и, как только понимала, кто звонит, уходила на кухню, даже если они обсуждали финансы. Вчера финансы сменились темой здоровья, и Алена ушла, чтобы мать могла сказать сыну правду, если ей было, что скрывать от постороннего человека. Алена последнее время стала чувствовать себя в гостях, как дома, но теперь Саша четко попросил ее держать границу, и она пообещала себе больше не узнавать ничего личного про Светловых.

В этот раз разговор закончился на повышенных тонах, и Эльвира швырнула трубку. Именно на этот звук прибежала заткнувшая уши Алена. Эльвира в красивом подбитом шелком халате стояла посреди залы, сжимая кулаки. Судя по красному лицу, давление у нее подскочило сегодня без всякого дождя. Алена подняла с пола трубку. Вдоль корпуса шла трещина. Наверное, до ковра, телефон побывал на журнальном столике. Фотография упала, и Алена со страхом перевела на нее взгляд — фу, стекло цело. Потом — на Эльвиру. Та тоже смотрела на фотографию мертвого сына. Она молча кивнула, и Алена, сунув трубку подмышку, подняла рамку.

— Тим, как ты это допустил? — проговорила Эльвира сипло.

По спине Алены пробежал холодок. Руки на рамке задрожали. Она смотрела в глаза Тимофея с таким ужасом, точно мертвый собирался сойти с фотографии и ответить на вопрос матери.