Эпоха сверхновой - Лю Цысинь

* * *

Несмотря на шутливые названия, Антарктические игры, пожалуй, явились самыми жестокими видами боевых действий в истории. В ходе состязаний оружие использовалось на предельно малых дистанциях, поэтому потери были огромные. Так, например, в танковых сражениях даже победившая сторона недосчитывалась как минимум половины своих танков. Кровь текла рекой на всех соревнованиях Олимпийских игр. Что касается юных бойцов, они каждый раз, выходя на игру, готовились к вечности. Впоследствии это позволило определить фундаментальное заблуждение взрослых Обыкновенной эпохи насчет детей. Война Эпохи сверхновой показала, что дети ценят жизнь гораздо меньше, чем взрослые, и, следовательно, значительно терпимее относятся к смерти. При необходимости они могли быть более жестокими, холодными и равнодушными, чем взрослые. Позднейшие историки и психологи сошлись в том, что если бы такая жестокая, безумная война разразилась в Обыкновенную эпоху, порожденное ею немыслимое психологическое давление привело бы всех участников к эмоциональному срыву. Конечно, значительное число детей бежали с поля боя, однако эмоциональные срывы были редки. Последующие поколения взирали с благоговейным восхищением на мужество и стойкость, проявленные юными воинами на поле боя, восторгаясь поразительными подвигами героев, родившихся на полях сражений. Например, в играх с гранатами были дети, прозванные «пасующими», которые никогда не брали с собой гранаты, а подбирали те, которые бросил противник, и кидали их обратно. Хотя лишь считаные единицы дожили до окончания игр, быть «пасующим» считалось очень почетно. Их отвага так описана в популярной песенке:

Из всех игр Военной олимпиады самыми варварскими и жестокими по праву считаются состязания с холодным оружием. В этих играх противники сражались друг с другом штыками и другим колющим и режущим оружием, возвращая войну к ее первобытным истокам. Ниже приводятся воспоминания одного юного бойца, участвовавшего в таком соревновании:

Я нашел подходящий камень и напоследок еще раз наточил штык своей винтовки. Командир взвода увидел, как я точил штык вчера, и всыпал мне по полной. Он заявил, что штык нельзя точить, поскольку это вредит покрытию, защищающему от ржавчины. Но я плюнул на него и все равно наточил штык. Почему-то у моей винтовки штык постоянно недостаточно острый. А поскольку я все равно не надеялся остаться живым после игры, какое мне дело до того, черт побери, что у меня штык заржавеет?

Судейская бригада внимательно осмотрела наши винтовки, убеждаясь в том, что они не заряжены. На всякий случай из них вынули затворы, а нас обыскали на предмет наличия пистолетов и прочего огнестрельного оружия. Судьи обыскали всех пятьсот китайских мальчиков, но ничего не нашли, поскольку каждый из нас непосредственно перед осмотром спрятал в снегу под ногами по гранате. После того как судьи ушли, мы вырыли гранаты и спрятали их в карманах. Мы не собирались нарушать правила; просто накануне ночью к нам тайком пришел японский капитан, заявивший, что он принадлежит к антивоенной группе. Он предупредил, что японские дети в игре с холодным оружием собираются использовать какое-то устрашающее оружие. Мы спросили у него, что это за оружие, но капитан нам не ответил. Он сказал только, что мы даже представить себе не можем, какое это оружие. Оно просто ужасающее. Капитан предупредил нас быть начеку.

Когда началась игра, пехотные отряды сражающихся сторон двинулись друг на друга. В мерцающем зареве полярного сияния тысяча штыков сверкала словно лед, и я отчетливо помню завывание ветра над заснеженной равниной, похожее на заунывную, печальную песню.

Я шел в последнем ряду, но поскольку я находился с краю, мне было довольно хорошо видно то, что происходило впереди. Я видел приближающихся японских детей. У них не было стальных касок, но они повязали головы полосками белой ткани и шли, распевая песни. Я разглядел у них в руках винтовки с примкнутыми штыками, но никакого устрашающего оружия, о котором накануне говорил японский капитан, не было. Внезапно боевой порядок противника изменился, шеренги разбились на колонны, образовавшие параллельные проходы шириной в два шага. И тут позади поднялись облака снега и пыли, и из этих облаков вырвалась орда черных существ, несущихся вперед по проходам подобно потопу. Я услышал злобный вой и, приглядевшись получше, почувствовал, как у меня стынет кровь в жилах.

Это была огромная свора собак!

Собаки в считаные мгновения пронеслись сквозь боевые порядки противника и набросились на нас. Передние ряды наших солдат смешались, и послышались проникнутые ужасом крики. Я не знаю, какой породы были эти собаки, но они были огромные, на целую голову выше меня, и адски злые. Дети и собаки перемешались в одну кучу, земля оросилась свежей кровью. Я увидел одну собаку, держащую в пасти оторванную руку… Боевой строй японских детей рассыпался, они бросились на нас со штыками наперевес, присоединяясь к своим собакам. Почти все мои товарищи в первых рядах уже были растерзаны клыками и штыками.

– Гранаты к бою! – крикнул наш командир полка, и мы, не раздумывая, выдернули чеки и бросили гранаты в толпу детей и собак.

Загремели частые взрывы, разбрасывая в стороны окровавленную плоть.

Те из нас, кто остался в живых, быстро пересекли зону взрывов, топча тела наших товарищей, вражеских солдат и собак, и навалились на японское войско, безжалостно орудуя штыками, прикладами и зубами. Я сначала столкнулся с одним японским младшим лейтенантом, он с криком набросился на меня, целясь штыком мне в сердце, но я отбил его винтовку, и штык попал мне в левое плечо. Вскрикнув от боли, я выронил свою винтовку на землю и непроизвольно ухватился обеими руками за ствол винтовки лейтенанта. Я почувствовал, как моя горячая кровь течет по стали. Лейтенант несколько раз дернул винтовку взад и вперед, и каким-то образом штык отсоединился. Правой рукой, которая еще могла двигаться, я выдернул штык из своего плеча и, сжимая его в трясущейся руке, двинулся на лейтенанта. Какое-то мгновение маленький трус испуганно таращился на меня, затем развернулся и бросился бежать, сжимая в руках оставшуюся без штыка винтовку. У меня не было сил, чтобы гнаться за ним; оглянувшись вокруг, я увидел, что какой-то японский мальчишка повалил моего товарища на землю и душит его. Сделав несколько шагов, я приблизился к нему сзади и вонзил штык ему в спину. У меня не осталось сил даже на то, чтобы выдернуть его. Перед глазами у меня потемнело, и я увидел приближающуюся землю, бурую, грязную. Я упал лицом в смесь крови врага, моей собственной, а также антарктической почвы и снега.

Я пришел в себя три дня спустя в полевом госпитале и узнал, что нам засчитали поражение. По мнению судей, несмотря на то, что правила нарушили обе стороны, наше нарушение было более серьезным, поскольку используемые нами гранаты определенно никак нельзя было отнести к холодному оружию. А собаки, которыми воспользовались японские дети, были оружием теплокровным.