Крест на чёрной грани - Иван Васильевич Фетисов

вот он и поверил в предзнаменование. Поверит и хочет, штоб ещё кто-то поверил. А на самом деле человеческое деяние от сновидений независимо.

– Ладно, если так… – Илья выпростал по плечи голову, приподнялся и стал прислушиваться к доносимым ветром с протоки непрерывным звукам. Там зычно скрежетало, с хрустом ломалось, таинственно шуршало. Голоса сливались в один поток, и невозможно было понять, что их рождало.

Насторожился и Яков. Спросил:

– Откель, Илья, шум такой?

– С протоки.

– А не ветер в сосняке балует?

– Не. С Ангары… Прислушайтесь.

– Надо посмотреть. На ухо, знаешь, я, паря, туговат стал.

Собирались при тускло мерцавшем свете керосиновой лампы. Влажная лопоть холодила, пока не надели овчинные полушубки.

Стынь на улице жгучая… Звенит. Звёзды тонут в лунном золотисто-оранжевом свете. С протоки сквозит колкий хиус.

К протоке пошли по полузанесённой снегом тропе. Чем ближе к берегу, слышнее, как сплошной гул теперь раздробился на самостоятельно жившие голоса. Таинственный шорох – это был шёпот крошившейся в натиске шуги. Хрустя – стонали огромные льдины.

Яков остановился перед плотиной с чувством ещё жившей в нём после несчастья в бурю боязни. Стал опасаться воды. Когда приходилось плыть по Ангаре в лодке, то, к удивлению и дружеским шуткам товарищей, щурил и прикрывал ладонью глаза. «При сватовстве – стеснительная невеста», – говорили мужики. Яков, отмахиваясь, не сердился. Что сердиться, если в самом деле, как ребёнок, страшится быстрой реки.

С плотины было видно коряжно вздыбленные льдины да между ними страшащие пропастью полыньи. Взбунтованная рекоставом вода кипит – взяться льдом ещё не успела. Ночью или в тумане полыньи коварно опасны. Рекостав… Только и разговоры о нём, когда приходит его извечная в декабре пора. Люди ждут её с нетерпением. Покроет реку ледяной панцирь, и устремляются они по нему с берега на берег по своим житейским делам. Нетерпение порой и беду накликает. Помнят местные жители случай – навечно поглотила полынья паренька. Ангара встала вечером, а он ранним утром поспешил перейти с правого на левый берег – из Подкаменского в Бейтоново. Перескакал по торосу почти до середины реки – там всё и кончилось. Позднее узнали: парень торопился на свидание с наречённой невестой.

Якову надо посмотреть, цела ли запруда. Идут, ощупью угадывая, по гребню – впереди Илья. Остановились посередине – дальше нельзя, дорогу преградили вывороченные прямо на каменный перешеек льдины. Вздыбились громадными голубыми плитами. А новые, напирая на плотину, всё наступают.

– Выдержит аль нет? – спросил Яков.

– Устоит! – ответил Илья.

А стоять на гребне плотины, на самой её середине, было страшно. Сила ледовой атаки, как и предполагал Яков ранее, пришлась как раз сюда.

– Пойдём, паря, – взял Яков Илью за руку. – Мы тут с тобой ничем не поможем. Стихия. Не уймёшь. Что велено судьбой, то и свершится.

Яков шёл вяло, устало подгибались колени. Думал, что будет, если не устоит плотина. Оправдается ли перед народом? Расплатится ли? Снесёт плотину, так во веки не оправдаться и не расплатиться! Лучше вернуться туда, к залому, где наваливаются на запруду стопудовые глыбищи – и стоять! Если что, короткая смерть избавит от позора легко…

– Чайку-то, Ефимыч, какого заварим? – отвлёк Якова от размышлений Илья.

– А?.. Чайку-то? Давай лучше водочки выпьем.

– Это само собой… Спрашиваю про чай.

– Чай-то? Завари разной травы-муравы.

Когда рассветало, Илья, не тревожа крепко уснувшего хозяина, вышел на улицу и поторопился к плотине. И на подходе, видя, что вся вздыбленная здесь торосами река успокоилась, а ледоходный шумоток отодвинулся в верховье и с правого конца запруды слышен бурливый поток воды, понял: беда случилась!

Так и было – двух-трёхметровую часть плотины, примыкавшую к острову Марахтуй, прорвало.

Потерянно глядит Илья на бушующий поток, стараясь найти повод, чтобы успокоить хозяина. Что сказать ему, во что бы поверил? Что державный костяк плотины цел и будет стоять сотни лет, а разрушенную часть можно восстановить. А кому отвечать за потерю? Стихия стихией… Ей не укажешь и спроса не предъявить. Виновен тот, кто понадеялся на авось и просчитался…

На Марахтуе, на его крутом взгорье, в лёгких волнах поредевшего тумана, Илья заметил человека. Он стоял и, показалось, торжествующе тряс над головой кулаками. Помахал и удалился.

Прослушав рассказ Ильи, хозяин молвил:

– Слава те, Господи, беда миновала… Мельницу, уж если идти до конца, построим. А кто стоял, глядя на прорыв, прояснится само собою. Сейчас можно сказать только одно – этот человек, можа, радуется потому, что причинил нам вред…

Глава XI. В гостях у нэпмана

Сруб, венец за венцом, из просохшего кондового сосняка, вырастал податливо. Две бригады по четыре бывалых плотника работали скоро. Постройка не прекращалась и ночью – при свете электрических огней. Плотники старались изо всех сил исполнить обещание – подготовить мельницу к пуску в день Святой Троицы. Порой возникало сомнение и, чуя его своим необманчивым нутром, нэпман выделял мастерам покрепче еду и ставил на обед литр пшеничной водки. И все, кому удавалось полюбоваться на искусно слаженные блестящие свежей желтизной брёвна, дивились умению доморощенных мастеров. А в ответ те, посмеиваясь, говорили: «Хвала топору да рубанку! Без них всякий словно безрукий…»

Зная, что будет неслыханное столпотворение, нэпман, даже когда его и спрашивали о дне пуска мельницы, отвечал уклончиво. Опасаясь недовольства помольщиков, если их нагрянет уйма, точной даты не оглашал. Но шила в мешке не утаишь.

Ещё накануне торжественного события народ на остров повалил гужом. По Ангаре снизу и сверху плыли на лодках, с плашкота шли подводы с телегами и арбами. А назавтра к обеду, в самый первый день Троицы, народу и вовсе собралось, как в праздничный день на базаре в губернской столице. Весёлые помольщики смешались с любопытными зеваками – те и другие ожидают, кому первым повезёт засыпать зерно на помол.

На плотине, подъехавшая с правобережья, показалась подвода; под расписной дугой, привлекая, молодо звенел колокольчик. Толпа замерла – приехал Вася Юрласов, человек, о котором пошла однажды и закрепилась слава пахаря-богатыря.

Случилось – от какой-то напасти посреди недопаханной десятины занемог Воронок. Отвёл Вася конягу на межу – отдыхай, друг, жуй свежую травку! А сам, стало жалко останавливаться на полпути, постромки на плечи, корягу на плуг, чтобы тот шёл по борозде как положено, и давай кружить от межи до межи. Допахал десятину, вытер с лица пот и сказал мужикам, свернувшим с просёлка посмотреть, что случилось с пахарем – стоит, как перед иконой, возле плуга и, улыбаясь, глядит на свежую пахоту: «Думал токо попытать – не получится ли, а вышло!.. Теперя и