Возмездие теленгера - Михаил Белозеров

Справа один за другим вставали форты: Северный-семь, Северный-шесть, и так далее – до огромного и развернутого вширь Северного-три. Костя ожидал, что Большаков сразу же направит баркас к Северному-семь, а потом к Северному-шесть, дабы не терять времени, но Большаков выбрал маршрут вдоль бывших защитных сооружений и, похоже, нацелился прямиком на Кронштадт, над которым торчали тонкие, как иглы, трубы. Костя уже привык, что из этих труб не идет дым, и они наводили на него беспричинную тоску своим обреченным видом. Дядин то ли делал беспечный вид, то ли действительно вчера хорошо расслабился, но только смотрел он на Балтику во все глаза, и было ясно, что она ему нравится. Чебот пришел в себя и радостно скалился при каждом ударе волны, а Телепень, который давеча опрометчиво решил, что против алкоголя у него иммунитет, напротив, валялся на носу баркаса и то и дело хватал ртом воздух, как рыба на берегу, – укачало его и тошнило, и он украдкой смачивал себе лоб забортной водой.

Одному Большакову все было нипочем, словно он вчера не принял на широкую, богатырскую грудь изрядную дозу «наркоза».

Только тогда Костя кое-что стал понимать в тайном плане Большакова и Петра Сергеевича, потому что поймал на себе проницательный взгляд последнего. Ага, сообразил он, это и есть ваш замечательный план: провезти меня вдоль северных фортов, чтобы я вольно или невольно выдал местонахождение засекреченного пункта связи. Умно и хитро. Экономит массу времени. Но эти форты разрушены, там ничего нет. Ракету не спрячешь, а засекреченный пункт связи если и был, то давно засыпан. А ведь их несколько, вспомнил он то, что в него заложили ученые, и невольно заулыбался от чувства собственного превосходства. Такое же непонятное превосходство он испытывал над взрослыми и в деревне Теленгеш. Вот это откуда у меня, понял он и заулыбался пуще прежнего, не в силах сдержать веселья.

Петр Сергеевич отвернулся в тот момент, когда баркас взлетел на волне, и Костя заметил, как у него на лице заходили желваки, он даже не обратил внимания на брызги и опасность, потому что баркас кренился и готов был зачерпнуть бортом морскую воду. Злится, понял Костя, а чего злиться? Сами себя обхитрили. Хи-хи… Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Тут еще Дядин пристал, стал расспрашивать, не помнит ли он, на каком острове находится заветная кнопка. Нет, это не кнопка, снова вспомнил Костя. Это тумблер под красным колпачком, а найти его проще пареной репы. Да только шиш я вам все это подскажу! Потому что вы хитрите, и я буду хитрить тоже.

– Не помню, – ответил он. – Может, это вовсе не на этих островах.

– А где?! – грубо спросил Большаков, и его бас уже не казался Косте добродушным. – Где?! Ты чего нам, парень, голову морочишь?!

– Да не морочу я, – поспешно ответил Костя, и в носу у него от обиды защипало, не хватало еще слезу пустить, и он отвернулся.

И такое у него было открытое и наивное лицо, что никто не посмел усомниться, только Чебот, который знал Костю лучше, сказал:

– Расскажи им все, чего ты молчишь? Знает он, знает, – заверил он Дядина, которому доверял больше, чем самому себе. – Знает. Он и в деревне если что задумает, то ни за что не скажет, пока не реализует задуманное.

– Да? – удивился Дядин и посмотрел на Костю так, словно впервые его увидел.

– Учти, – предупредил вдруг почти враждебным тоном Большаков, – у нас есть средство, которое называется уколом правды. Все расскажешь, что знаешь и чего не знаешь. Так что думай, парень, думай!

После таких намеков Косте расхотелось что-либо вспоминать и он обиженно стал смотреть в море. Берега, откуда они ушли, уже почти не было видно, только серебрилась полоска на горизонте, а потом на фоне этой полоски промелькнула тень. Вертолет, понял Костя. А чего он там делает? Следит за нами? Значит, я прав, кто-то из троих служит кайманам, а это значит, что мне надо его угадать до того, как я пойму, на каком из островов находится засекреченный пункт связи. И действительно, вертолет почему-то не полетел вслед за баркасом, удалился в сторону Сестрорецка.

* * *

Дядин заступился за Костю:

– Андрей Павлович, что же ты такое говоришь? – Он повернулся и нехорошо посмотрел на Большакова, так нехорошо, что если бы кто-то посмотрел так на Костю, то он умер бы от страха.

А Большакову хоть бы хны, как с гуся вода, было ясно, что он ничего и никого не боится.

– Понимаешь, Захар Савельевич, миндальничать у нас нет времени, – спокойно и уверенно пробасил Большаков, правя на остров и глядя вперед поверх голов всех сидящих в баркасе.

Баркас бросало с волны на волну, в какой-то момент рука у Большакова случайно или преднамеренно дрогнула, и всех еще раз обдало холодными брызгами.

– А никто и не просит миндальничать. – Дядин смахнул с лица воду и подмигнул Косте, отчего у него в носу опять засвербело, а на глазах навернулись слезы благодарности к Дядину, которому он раньше не доверял, и он отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости. – Надо всего лишь спросить: Костя, ты узнаешь что-нибудь из пейзажа?

– Не узнаю, – буркнул расстроенный Костя. – Я его никогда не видел.

– Вот и все, – обрадовался Дядин. – Всего-то делов. А то: укол правды, укол правды! Зачем вообще угрожать?

– А еще что-нибудь можешь добавить? – спросил Петр Сергеевич таким невинным тоном, будто он не имеет никакого отношения к заговору против Кости.

– То узнаю. – Костя показал пальцем на остров Котлин, над которым возвышался и сиял бело-голубой купол Морского собора.

– Ха-а-а! – обрадовался Дядин. – Вот у него что в памяти есть! А мы гадаем!

– Ну и что? – скептически проворчал Большаков. – На собор каждый дурак внимание обратит. На то он и собор!

– Вот мы сейчас пойдем на него и залезем, – предложил Дядин. – Костя все и вспомнит. Правильно Костя?

– Правильно, – нехотя согласился Костя, и снова в носу у него подозрительно зачесалось, и он уже не подозревал Дядина во всех смертных грехах.

– Ладно, – буркнул Большаков. – На купол так на купол. Поглядим на Кронштадт с высоты птичьего полета, только я во все это не верю. Темнишь ты, парень, ох темнишь, – перевел Большаков на Костю тяжелый взгляд. – С таким же успехом можно на Створный маяк забраться, ближе топать.

– На какой маяк? – нервно спросил Дядин. – Ты нас не путай! Мы тертые калачи.

– А на тот, что находится между Купеческой и Средней гаванью.

– Тебе виднее, – согласился Дядин, вольно или невольно сжимая в руках «плазматрон». – Ты здесь хозяин. Если надо, полезем и на маяк.

– Ясное дело, – пробурчал в бороду Большаков, как человек, который одержал победу в маленьком, но важном споре.

Костя посмотрел ему в глаза и понял, что они у Большакова странные, вроде бы пустые, но вместе с тем и очень опасные. Если у Дядина взгляд усталого человека, а у Петра Сергеевича – как у вчерашней шпаны, то у Большакова – непонятный, почти нечеловеческий, такой взгляд бывает только у зверя в чаще, который не знаком с человеком и не боится его. Ух, ты подумал Костя, вот это да! Но ничего не понял. От таких глаз берет оторопь, а если они еще и ночью приснятся, бр-р-р… Не должно быть таких глаз у куратора. Кураторы должны быть в доску своими парнями. Они должны располагать к себе, а не вызывать страх. Но, с другой стороны, если разобраться, я точно помню, что Большаков – это северный куратор. Так мне сказал человек в белом халате. А я ему верю. Помню, как меня сажали на колени к какой-то тетке, которая держала меня крепко-крепко. На голову мне надевали сетку и пускали по ней ток. После этого голова у меня сильно болела. С тех пор я помню именно этого Большакова, и никого другого. Я его когда хочешь узнаю, и со спины, и в баркасе, и даже за три километра, даже на Луне, если бы у меня был телескоп. Но в моей памяти он добрый, а в реальности – злой. Странно все это, непонятно, а доверять ему не хочется из принципа. Вот он и злится.