Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова

За окном в темноте послышались быстрые шаги — раскисшая от дождя глина чавкала под чьими-то ботинками. Кто-то прошел по улице мимо забора. Но в ночи ничего не было видно.

«Воскресенье, вот и ходят-бродят, — подумала Катя. — Кто это может быть так поздно? Не к нам ли?»

Но все снова было тихо. Лишь дождь шумел в листве яблонь. Катя собралась было в душ, но тут от долгой спячки неожиданно пробудился телефон.

— Алло.

— Привет.

Это был «драгоценный В. А.».

— Привет.

— Только не бросай трубку, я прошу тебя.

— Я и не бросаю, — сказала Катя. — Это твоя манера.

— Слушай и не перебивай. Мне плохо. Плохо без тебя. Очень.

Катя, ликуя в душе, тем не менее держала паузу по системе Станиславского.

— Ну, что молчишь?

— Ничего. А я тебя ждала и вчера и сегодня. Думала — приедешь.

— Ждала? — Кравченко вздохнул — Я дурак, да?

— Ненормальный ты. Я тебе сто раз говорила: ты просто ненормальный.

— Когда ты вернешься домой?

— Не знаю, пока еще надо побыть здесь. Тут два убийства, и совсем ничего не ясно. Никакого просвета… А я тебя так ждала, эх ты! Обещал мороженое привезти. Полцарства за фруктовый шербет. Что в выходные-то делал?

— Ничего, сегодня Серега Мещерский прилетел.

— А, ну тогда все ясно, — усмехнулась Катя, — ты откуда звонишь?

— Из машины. У вас дождь льет?

— Да.

— Вот еду и думаю: в конце концов, всего три часа туда, три обратно…

— Куда это туда? — тревожно осведомилась Катя.

— Догадайся с трех раз, шер ами.

— Даже не вздумай!

— Почему? — спросил Кравченко гордо. — А если я хочу видеть свою жену?

— Я тебя прошу, я умоляю… Дорога скользкая, ночь, дождь, и потом…

— Что?

— Я тебя полночи буду ждать, не спать. С ума сходить. А мне завтра работать надо, думать. Мне нужна ясная голова.

— Ладно, не беспокойся, не приеду, — Кравченко хмыкнул. — А говоришь, ждала… Ну, спокойной ночи, дорогуша.

— Вадичка, подожди…

— Бон суар. И давай первая отключайся. А то снова скажешь, что я трубку швырнул.

Катя бросила телефон на постель. Вот и побеседовали с мужем. С любимым, ненаглядным, драгоценным, бесценным, ненормальным. Интересно, ревность — это болезнь или дурная привычка?

Она легла. Закрыла глаза. Надо было сказать ему — приезжай. Приезжай сейчас же. Она тоже виновата. Почему они с Вадькой должны страдать и ссориться? Зачем вообще она торчит здесь? Какой от нее толк?

Дождь барабанил все тише, глуше. И, убаюканная этой дробью, Катя незаметно для себя начала засыпать. Через какое-то время она проснулась — за окном было уже не темно, а серо. Сад тонул в сырой мгле. Тишину нарушил какой-то звук — вроде бы где-то далеко заржала лошадь — отчаянно, испуганно, срываясь на визг. А может, это только ей почудилось, приснилось? Потом словно целая вечность прошла. И вдруг что-то резко ворвалось в сон, разрушая его.

Катя села на постели, прижав руку к бешено бьющемуся сердцу. Что это?!

Кто-то громко и неистово колотил во входную дверь. Когда Катя открыла ее, она увидела участкового Трубникова; в мокром забрызганном грязью дождевике. За его спиной стояла Елизавета Кустанаева. Она была очень бледна.

* * *

В доме Чибисовых, несмотря на ранний предрассветный час, горел свет. Въездные ворота были распахнуты настежь. А на конюшне билась, рвала узду истекающая кровью лошадь — та самая, серая в яблоках.

— Катерина Сергеевна, беда! — шептал Трубников. Вы сами должны это видеть! Надо решать, что делать.

Катя увидела окровавленную лошадь и…

— Полина, да?! — воскликнула она. — Что с ней, где она?

— Она у себя, с ней медсестра и Иван Данилыч Кошкин, — Елизавета Кустанаева судорожно замахала руками. — Это Михаил Петрович пропал! Вечером уехал кататься верхом. Я заснула, думала, он давно вернулся… А где-то в три лошадь пришла одна, вся в крови, в мыле…

На конюшне Трубникрв осторожно взял Лошадь под уздцы. Она дико косила глазом, пятясь, хрипя, казалось, пугалась всего — голосов, движений.

Катя увидела на ее боку две глубокие раны. Словно кто-то полоснул тяжелым лезвием по серебристой атласной шкуре. Окровавленное седло съехало, болтались какие-то ремешки.

— Я не знаю, что случилось, где искать Михаила Петровича! Не знаю, что делать, — Кустанаева металась по конюшне. — Это какой-то кошмар…

— Лошадь погибнет, — сказал Трубников и достал из кобуры пистолет, — лучше сейчас, сразу, чтобы не мучилась.

— Оставьте, Николай Христофорович! — Катя не могла понять — он действительно намеревается пристрелить лошадь здесь, сейчас, в такой момент? —. Прекратите, надо найти сначала Чибисова. Когда, во сколько точно он уехал кататься верхом? — обратилась она к Кустанаевой.

— Точно… Я не помню… кажется, где-то в одиннадцать… Я не смотрела на часы…

— А лошадь вернулась в три?

— Около трех, разбудила нас всех. Я заснула — думала, Миша давно приехал, — Кустанаева всхлипнула. О, как не похожа была ее сбивчивая прерывистая речь на те вежливо-ледяные фразы, которые Катя слышала от нее в первое посещение дома Чибисовых! — Я увидела кровь, эти раны… С Михаилом Петровичем что-то случилось. Что-то ужасное!

— В ОВД звонить, дежурную группу вызывать? — спросил Трубников Катю. — В отсутствии трупа?

— Трупа?! — болезненно воскликнула Кустанаева.

— Позвоним, попозже, — Катя внимательно посмотрела на участкового. — Вы почему сразу приехали в Татарский хутор? Только чтобы поставить меня в известность о случившемся?

Трубников сглотнул, его худые скулы задвигались.

— Не только поэтому, — ответил он хрипло.

— Ну, так, значит, с Татарского хутора и начнем поиски, — подытожила Катя. — С окрестных полей. Не знаю, но, кажется, я во сне что-то слышала. Конь заржал.

Не успели они сеет в машину — Кустанаева выгнала из гаража черный чибисовский джип и сама села за руль, — как снова зарядил дождик. Ворота на этот раз за ними закрыли — Иван Данилович Кошкин, полуодетый, явно поднятый прямо с постели, спустился во двор. Видимо, все эти дни он жил в доме Чибисовых. Он как-то странно смотрел на суетившуюся Кустанаеву. И Кате показалось: он подозревает или винит ее в чем-то. В этом доме что-то произошло.

— Так как же получилось, что Чибисов поехал на верховую прогулку так поздно? — спросила она у Кустанаевой дорогой.

— Я не знаю… Он выпил лишнее за обедом… У нас дома был поминальный обед. Были только домадшие. Михаил Петрович сам так решил. После обеда он сидел у себя в кабинете. Видимо, и там пил коньяк, — Кустанаева рассказывала быстро, нервно. — Ну а потом я увидела в окно, как он идет в конюшню и выводит Джину. Уже было темно. Он сел и уехал.