Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава

Когда потом мы поднялись в свою комнату, Миямура, сказав, что ему надо подготовиться к завтрашнему дню, уединился в кабинете, а я решила принять ванну. Лёжа в воде, я снова и снова перебирала в памяти наш разговор с мадам Этьен. Я хотела понять, почему муж едва не ударил меня. Однако, сколько я ни думала, единственный определённый вывод, к которому я пришла, — Марико ушла из жизни Миямуры. Наверное, он и рассердился-то не на меня, а на Марико, которая его бросила… В конце концов я совершенно успокоилась и в ту ночь спала особенно крепко. (Мне и в голову тогда не пришло, что своими подозрениями я растоптала его веру в меня, его любовь…)

На следующий день, после того как Миямура ушёл в институт, я вдруг подумала: "А не заглянуть ли мне в его дневник? Может быть, следовало давно сделать это?" Дневник лежал в ящике его стола. Он уже исписал ту тетрадь в матерчатой обложке, которую купил, когда мы возвращались из посольства, и теперь у него была другая толстая тетрадь в такой же матерчатой обложке, только на этот раз белой. Раскрыв её на заложенной промокашкой странице, я действительно увидела запись, сделанную вчера вечером.

"8 апреля. Ясно. Тепло. Она беременна, поэтому лучше не обращать внимания…" И ничего, кроме этой загадочной фразы. Полистав тетрадь, я обнаружила, что обычно в день он исписывал одну-две страницы. Нашла и записи, сделанные в тот день, когда я призналась ему в своей беременности. Он подробно описывал результаты экспериментов, во всех подробностях пересказывал содержание своей беседы с зятем госпожи Кюри, господином Жолио, а в конце было написано следующее:

"Вечером гуляли с женой по лесу. Сумерки были очень красивы, моросил холодный дождь. Жена сказала, что беременна. Удивился. Впрочем, чему тут удивляться? Боюсь только, что мне рано становиться отцом. Я ещё ничего не достиг. Да и жена… Она слишком ещё духовно незрелый человек, сможет ли она стать хорошей матерью? Сомневаюсь. И не опасно ли ей рожать, ведь в юности у неё был плеврит".

Фраза "она слишком ещё духовно незрелый человек" заставила меня улыбнуться, но я так и не поняла, что значит эта вчерашняя строчка: "Она беременна, поэтому лучше не обращать внимания…" Почему-то она вызывала у меня смутную тревогу.

Может быть, он имел в виду, что я пошла к мадам Этьен, повинуясь случайной прихоти беременной женщины, а потому призывал себя к терпению?

Как-то Миямура сказал мне:

— Я занимаюсь физиологией человека, изучаю разные проявления его организма с медицинской точки зрения и, сосредоточиваясь на плоти, забываю о духе. Мне всегда было свойственно сводить человеческую деятельность исключительно к физиологии, это от Марико я узнал, что у меня есть ещё и душа.

Значит, он настолько низкого обо мне мнения, что считает невозможным толковать мои поступки иначе, чем с точки зрения физиологии? Получается, что у меня нет ни души, ни сердца, и, поскольку я беременна, от меня можно ждать любых выходок, а ему остаётся только терпеть и не обращать внимания? Ну, это уж слишком! Да, сейчас-то я понимаю, как глупо себя вела тогда, я всё понимала превратно и конечно же не стоила его мизинца… Я действительно была слишком ещё незрелым человеком, и единственное, что ему оставалось, — не обращать на меня внимания.

Спустя два дня Миямура повёл меня к профессору медицинского университета. Этого профессора рекомендовали нам сослуживцы мужа из института Кюри, и он отнёсся к Миямуре с большим почтением, видя в нём коллегу. Естественно, он был любезен и со мной, как с женой этого коллеги. Из их разговора я поняла, что профессор хорошо знаком с исследованиями мужа и весьма высокого о них мнения. Посетовав про себя, что, наверное, только одна я ничего не смыслю в работе мужа и отношусь к нему без должного уважения, я поклялась исправиться и постараться доказать ему свою преданность. Осмотр показал, что я была на четвёртом месяце беременности.

Профессор оказался очень добрым и мягким человеком.

— Поскольку ваш муж врач, вам нечего бояться, вы можете спокойно ждать, пока созреет этот плод, — пошутил он.

"Итак, душа моя остаётся незрелой, зато можно надеяться, что созреет плод в моей утробе". Я была достаточно легкомысленна, чтобы так думать, но конечно же я была очень рада, что стану матерью, и когда мы вышли из дома профессора на улице Гренель и муж сказал, что прямо отсюда пойдёт в институт Кюри, мне почему-то очень не хотелось расставаться с ним. Он предложил в половине пятого встретиться у пруда в Люксембургском саду и сходить в кафе "Ла Маркиз" возле универмага Бон Марше выпить какао. Разумеется, я с восторгом приняла это предложение. Я хотела было направиться в универмаг, чтобы скоротать там оставшиеся часы, но тут же передумала и решила по примеру Марико побродить по территории Сорбонны. По дорожкам между старинных зданий шли девушки с портфелями. Мадам Марсель как-то говорила мне, что можно войти в любую приглянувшуюся тебе аудиторию и послушать лекцию, но на это я не отважилась. Хотя было ещё слишком рано, я двинулась в сторону Люксембургского сада и, пройдя мимо университетской церкви, вышла на улицу, по которой ходил трамвай. Вдруг на глаза мне попался маленький книжный магазин "Вре", о нём несколько раз упоминала в своих письмах Марико. "Неужели это тот самый магазин?" — подумала я и вошла в него. Продавец — коренастый здоровяк с рыжей бородой — тут же обратился ко мне как к старой знакомой:

— Ну-с, какую книгу мы ищем сегодня?

"Наверное, точно такие же слова он говорил Марико", — подумала я и спросила:

— А что читают сейчас французские студентки?

Продавец почесал в затылке, словно мой вопрос поставил его в тупик, потом протянул мне книгу:

— Может быть, возьмёте эту?

Это была книга под названием "Тесные врата", мне она показалась слишком трудной, но я её купила.

В Люксембургском саду дети пускали в пруду кораблики. Возле колясок, греясь на солнышке, сидели с вязаньем мамаши и няньки. Я тоже села на скамью и подумала: "Какое счастье, что и мой ребёнок появится на свет в Париже!" Мне хотелось возблагодарить за это Бога. Мне казалось, что только к нему я могу обратить невыразимую словами благодарность, переполнявшую моё сердце.

Сознание того, что во мне зародилась новая жизнь, продолжение жизни моего мужа, делало меня такой счастливой, какой я ещё не бывала. Где-то я читала, что каждый из супругов строит для другого храм счастья, но, только забеременев, я смогла понять глубокий смысл этих слов. Мне казалось, что моё тело уже не принадлежит мне, а, меняясь с каждым днём, постепенно уподобляется телу мужа. Это удивительное ощущение полнило мою душу ни с чем не сравнимой радостью. Ведь как я ни любила мужа, до сих пор мы всё же оставались отдельными, хоть и связанными друг с другом существами, я никогда не знала, о чём он сейчас думает, и это повергало меня в беспокойство. Теперь же у меня появилось такое чувство, будто я всем своим телом, всем сердцем вобрала в себя мужа, и глубокое умиротворение пустило ростки в моей душе. Мне трудно выразить это словами, но только теперь я почувствовала наконец себя его женой, и необыкновенная радость и удовлетворение полнили всё моё существо. Только теперь мне открылся истинный смысл столь любимых французами притяжательных местоимений "моя", "мой", которые раньше меня скорее раздражали — моя жена, мой муж.