Вырванное сердце - Алексей Сухаренко

Еще немного поохав и пожалев себя, Митрофановна вспомнила о сыне, которому сегодня нужно идти на работу в вечернюю смену. Обеспокоенная его состоянием, она спешно покинула Царькову и побежала домой. Андрея она застала читающим роман Дюма «Граф Монте-Кристо».

Нужняк безусловно радовалась тому, что сын стал вести трезвый образ жизни, но в последние дни она начала замечать, что Андрейка стал замкнутым, почти перестал с ней разговаривать, а если и обращался к матери, то только о самом необходимом в быту. Но ещё хуже стало после ареста квартирной мошенницы. Сын и вовсе стал нелюдим, перестал выходить на улицу и всё своё время проводил за чтением книг и за своим старым компьютером, сидя в Интернете. Книги все были исключительно уголовной тематики. Даже сейчас Андрей перечитывал эпизод знаменитого побега узника замка Иф…

Митрофановна и подумать не могла, что голова молодого человека была наполнена, а все его мысли были подчинены только одному желанию – помочь любимой женщине. Молодой мужчина был одержим идеей организовать ей побег и теперь рассматривал все известные литературе и истории примеры. Например, в романе Дюма его интересовал побег только с точки зрения подкопа из камеры. Рассчитывать на то, чтобы быть выброшенным вместо умершего в холщёвом мешке, в современных условиях было невозможно. Впрочем, и подкоп, если его вести из камеры его любимой арестантки, неизвестно куда ещё приведёт.

«Нет, всё это полная чушь, – понял он через некоторое время абсурдность этих исторических анахронизмов. – Из современных тюрем можно убежать лишь новыми и более изощрёнными способами».

Через своих старых друзей-собутыльников, среди которых было достаточно судимых элементов, он навёл справки и о номере камеры, и куда выходит решётка окна. Каждый день, идя на работу, независимо, в утреннюю или вечернюю смену, он вставал в место переклички и, дождавшись своей очереди, кричал через высокий тюремный забор всего три слова: «Лошадкина, я тебя люблю!» В ответ он первое время слышал чью-то громкую пародию на лошадиное ржание. И вся тюрьма сотрясалась дружным смехом.

Потом «пародист» куда-то исчез, а может, ему надоело ржать на всю округу, и наступила тишина. Впрочем, то, что в ответ на его крик ему не отвечают, его не волновало. Он знал, что его Лошадкиной будет приятно слышать его признания и ей не будет так грустно в камере.

Вскоре Нужняку-младшему улыбнулась нежданная удача, и у него и впрямь появилась реальная надежда, что Марии удастся совершить побег. Один из прежних его друзей-собутыльников, неоднократно судимый Ваня Соснов по кличке Соска, поведал страдальцу, что в её камере оказалась их общая знакомая Лизок из винного отдела. Та самая Мона Лиза, достопримечательность всех местных «алконавтов». У Соски с Моной Лизой были периодически близкие отношения, поэтому его слово для винно-водочной Джоконды было вполне авторитетным. Она в магазине проворовалась по мелочи, но её адвокат сказал ему, что ей скоро изменят меру пресечения и выпустят из СИЗО под подписку о невыезде.

– Ты, Дрон, когда мы Стограма замочили, меня ментам не сдал, поэтому я твой должник. – Соска, зная о его истории с Лошадкиной, вызвался устроить своему корешу побег для его «чувихи». – Ты меня только чуть забашляй, чтобы я кое-кому из тюремного персонала деньжат отгрузил, чтобы наших девах по разным камерам не разбросали.

Андрей никогда бы не смог признаться Соске, что Стограм был его родным отцом. Но невольное напоминание об этом трагическом эпизоде его жизни сильной болью отдалось в сердце. Он непроизвольно поморщился и покачал головой.

– Не дрейфь, Лизок сделает, как я скажу, – по-своему понял его мимику Соска. – Она же преданная мне, как собака. Скажу: «сидеть!» – будет сидеть сколько надо.

– А как передать ей команду? – обрадовавшись, перешёл на «собачий» язык и Нужняк. – Через адвоката записку передадим?

– Ещё чего?! Маляву к камню привяжем и через стенку в СИЗО, а там её по «дороге» быстро в их хату определят.

Так они и сделали и ещё накануне при помощи обыкновенной рогатки отправили закатанную в целлофан записку в одно из зарешёченных окон тюрьмы… Поэтому к приходу матери Андрей перечитывал Дюма уже больше из удовольствия, томимый ожиданием и надеждой не меньше, чем Эдмон Дантес накануне побега из тюремного замка. Ему не терпелось узнать, получила ли Мария его послание и как она оценит его помощь. Решится убежать или испугается?

Он набирал телефон Соснова, но тот был или недоступен, или занят. Под чутким и всевидящим взором матери он собрался на работу и, получив с собой обед, стал спускаться во двор. При выходе из подъезда он нос к носу столкнулся с совершено пьяным Иваном. Тот уже почти не стоял на ногах, проигрывая схватку с земным притяжением, ноги его подгибались и выпрямлялись, словно у шарнирной куклы.

Андрей попытался с ним поговорить, но Соска лишь мычал, а руками пытался что-то объяснить приятелю, дуя сквозь растопыренные пальцы и складывая кому-то фигу. При этом лицо его расплылось в клейкой, слюнявой улыбке довольного жизнью дебила. Его телефон издавал постоянные звонки, но пьяный мужчина только хлопал себя по карману и делал периодически недовольную мину, словно удручённый каким-то надоедливым насекомым. Андрей достал его телефон и ответил звонившему.

– Это адвокат, – раздалось на том конце. – Наконец я до вас дозвонился. Вы получали мои эсэмэски? Вы были в суде? Лизу освободили? Вы уже с ней?

Андрей лихорадочно соображал, что бы это могло значить.

«Мону Лизу сегодня освободили? Или Мария поехала на суд под её данными и освободилась вместо неё?»

Он отключил адвоката и стал трясти Соску, пытаясь привести его в чувство. Собрав на капоте автомобиля свежий снежок, стал с чувством втирать ему в лицо и сунул немного за шиворот. Это возымело определённое действие, и Соска наконец произнёс одно чётко различаемое матерное слово. Действуя в этом направлении и собрав снег со всех машин в округе, Андрей наконец немного привел его в чувство. Он уже узнавал его и говорил два слова, его имя и то, первое, матерное слово. Взвалив его на плечо, Андрей потащил приятеля к нему в коммуналку и там устроил ему настоящий вытрезвитель, засунув под холодный душ. После этой процедуры Соска наконец пришёл в себя и начал материться без остановки, словно стреляя из ручного пулемёта очередями. Вскоре он окончательно замёрз и стал стучать от холода зубами.

– Ты-ты-соба-ка ме-н-н-нтов-в-ская. Я те-еее-бе так-о-о-е ус-ус-троил а-аа-аа ты меня мо-мо-розишь! – жаловался бывший собутыльник.

– Ну что? Как прошёл сегодняшний суд? – наконец смог задать свой вопрос Нужняк.

– В а-а-а-ж-жу-ре всё! – шлёпал посиневшими губами Соска. – Тво-я би-и-кса отки-и-инулась вме-есто Ли-ли-зки. На-а-алей водки, с-у-с-уссука!

– Марию выпустили?! – всё никак не мог поверить в случившееся Андрей. – Скажи ещё раз или кивни!

– Д-д-д-а! – закивал головой Соснов, словно игрушечная собачка в автомобиле. Забыв про работу, Андрей добежал до магазина и вернулся в комнату трясущегося приятеля с бутылкой водки в руках. Ему хотелось узнать все подробности, но после первого же стакана Соска перестал дрожать, его лицо приняло знакомое выражение улыбчивого дебила, а изо рта опять потекли слюни. Понимая, что от него уже ничего не добиться, Андрей на радостях плеснул себе в стакан, но, поднеся ко рту, раздумал и, улыбнувшись сам себе, поставил его назад.