Вознесение - Лиз Дженсен

— Что бы мы делали без Аль-Каиды, — говорит физик.

Аксельсен хмурит лоб:

— Да, на таких вышках, как эта, аварии иногда случаются. Подобный риск — неотъемлемая часть нашей деятельности. Мы придерживаемся самых жестких норм безопасности и ввели систему двойного контроля, призванную обеспечивать…

— Ля-ля-ля, — выпевает Бетани, театрально потягиваясь. Она ожила и воспряла духом, но ее душевное состояние меня по-прежнему беспокоит. Отвернувшись от телевизора, она лениво подходит к холодильнику и распахивает дверцу. — Есть хочу. Сварганю-ка я себе омлет, — объявляет она, роняет одеяло на пол и достает коробку яиц.

— Метан — один из самых опасных парниковых газов, не правда ли? — спрашивает между тем ведущий.

— Конечно. Если с ним неправильно обращаться, — отвечает Аксельсен. — На самом деле мы извлекаем гидраты в контролируемых условиях — сжижаем газ на морском дне и выкачиваем на поверхность. Еще раз подчеркиваю: скрывать нам нечего. Хотите, проверьте сами. Мы будем рады принять любого представителя СМИ — пожалуйста, прилетайте к нам хоть сегодня, посмотрите собственными глазами.

Пока я щелкаю пультом, Бетани ловко разбивает в огромную стеклянную миску шесть яиц, швыряя скорлупу в раковину. На канале Си-эн-эн идет интервью с морским биологом, чей вердикт таков: «органический краситель» — морская вода, насыщенная частицами измельченных светящихся рачков Luzifer gigans.

— Вероятно, состав нанесли непосредственно на лед, с помощью наземного транспорта, или же распылили с вертолета по тщательно рассчитанному маршруту.

Появившиеся в студии картограф и специализирующийся на арктических перелетах пилот пускаются в обсуждение воздушной версии. Переключаю на «Евроньюс», где на метеорологической карте показаны надвигающиеся на Британию грозовые тучи. Бетани высыпает в яичную смесь чудовищное количество соли и начинаете бешеной скоростью все перемешивать.

— Последние часы нормальной жизни, — говорит она.

Включив газ, Бетани отламывает от бруска кусок масла, швыряет его на сковородку и, когда оно начинает шипеть, выливает взбитые яйца.

— Если их можно назвать «нормальными». Но почему «часы»?

— Потому что, похоже, все начнется раньше, чем я думала, — с надеждой в голосе объявляет она и, выудив из вазы два нектарина, начинает ими жонглировать. — Запах становится сильнее. Я чувствую, как оно приближается. И голова разболелась. — Тут она роняет нектарины обратно в вазу, хватает пульт и щелкает каналами. — О, «Симпсоны»! — Лиза и Барт, в палатке. Появляется монстр. Мардж строго его отчитывает и приказывает ему убираться. Тот послушно исчезает. — Может, уже к вечеру доберется. Чуешь запах тухлых яиц? Я да. — На ее лице застыла мрачная решимость. — Оно будет везде. И здесь, и в золотом круге. «И сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра». Загорится море. Я видела, чем все закончится. — Омлет начинает шкворчать. — Видела Беаниленд. Своими глазами.

Звонит телефон. Беру трубку, включаю громкую связь.

— Габриэль, плохие новости, — раздается торопливый, встревоженный голос Неда. — Уезжайте. Сейчас же. — Фрейзер Мелвиль с шумом втягивает воздух и сжимает переносицу, как будто это условный знак, по которому его мысли должны срочно явиться на место сбора. — Квартиру анестезиолога обыскивали. Вполне возможно, что и его самого выследили и он сказал им, где вы находитесь. У дома стоит «ниссан». В салоне — ключи и мобильник. Нигде надолго не останавливайтесь. И следите за новостями: в машине есть телевизор. Поезжайте на юг, в сторону Лондона, мы подберем вас на вертолете. Найдите какое-нибудь место, где можно его посадить, и сбросьте нам координаты.

На этом он вешает трубку. Подавив приступ накатившей на меня клаустрофобии, говорю:

— Нужно успеть до дорожного столпотворения. Как только люди узнают новости, а ученые публично подтвердят сведения — что они сделают, как только увидят данные, — начнется паника. Поедем к дельте Темзы. Все остальные кинутся в обратном направлении.

— Вертолетам требуется открытое пространство, — говорит физик. — Спортивная площадка, например. Или парковка.

— Золотой круг, — объявляет Бетани, тыкая пальцем подгоревший омлет. От запаха горелого меня чуть не выворачивает. — Там нас и заберут на небо. Я видела.

— И где же он, этот твой круг? — спрашивает Фрейзер Мелвиль и, крутанув ручку, выключает газ.

Бетани роется в ящике стола.

— Да откуда я знаю? Сказано вам — золотое и круглое. И огромное. Вот и напрягите свои мозги. — Отыскав вилку, она принимается уминать дымящуюся массу прямо со сковородки. — Не могу, как жрать хочется.

Нужна спутниковая карта, — говорю я. Через несколько секунд на экране ноутбука возникают снятые из космоса Британские острова. — А теперь ищи.

Шваркнув сковородкой об стол, Бетани садится перед экраном.

— Вот, — говорит она, ткнув грязной вилкой в район на юго-востоке Лондона.

Фрейзер Мелвиль увеличивает изображение.

— Это Ист-Энд, — растерянно произносит он. — Это же…

— Да, — пожимает она плечами, не прекращая есть. — Вот это я и видела. Золотой круг. — Вытирает жирные губы рукавом. — Там нас и поднимут в воздух.

Физик снова увеличивает изображение — еще и еще, пока не отпадают последние сомнения. И как я не догадалась? Именно там проходили Параолимпийские игры. Я смотрела их в реабилитационном центре, через три месяца после моей аварии, в компании других пациентов, попавших туда со свежими травмами. Глядя на поток мчавшихся по дорожке инвалидных кресел, мы все ощущали радостный подъем, не подозревая, какое разочарование нас ждет, когда, промахиваясь раз за разом, мы начнем учиться технике пересаживания с пола в коляску.

Мы назвали это «постпараолимпийским синдромом неадекватности», получив таким образом возможность шутить о грустном — то есть приобрести весьма полезный для психологического выживания навык.

— Там вертолет приземлится без труда, — говорит успевший открыть нужный сайт физик. — В программе только концерт на следующей неделе, а сейчас там пусто.

Верится с трудом, хотя я читала, что после Игр в 2012 году полстадиона разобрали и продали лишние сиденья.

От раздробленных позвонков по спине растекается зудящая волна страха. Легкие сдавило, будто меня ударили в грудь. Какое странное, незнакомое чувство — это яростное желание выжить. К несчастью, запах подгоревших яиц меня все-таки доконал, и я опрометью несусь в ванную, где меня выворачивает — до тех пор, пока из желудка не выходит все содержимое. До тех пор, пока моя голова не начинает вращаться вокруг оси собственной пустоты. К тому моменту, когда я снова обретаю способность дышать, меня затопила тоска — непонятная тоска пополам с отвращением к себе. Откуда она взялась, я не знаю, но почему-то уверена: ее корни уходят в сон про Алекса. Это знание всплыло из таких глубин, что отрицать его невозможно.