Чужой клад - Александра Девиль

Расставшись с Василисой, бабушка и внучка направились к дому. После недолгого молчания Анастасия Михайловна сказала:

— Странно, что Василиса вдруг решила с нами попрощаться. Кажется, между нашими поместьями не было особой дружбы. Да и виделись мы с ней только изредка, в церкви. Не думаю, что Василиса со всеми соседями пошла прощаться. С чего бы это она прониклась именно к нам такой симпатией? Может, после того, как подлечила твою ногу?

Встретив вопросительный взгляд бабушки, Полина только пожала плечами. Ей и самой любопытно было узнать, чем вызвано такое странное и неожиданное внимание Василисы. Спрятав записку с адресом в кошельке у пояса, девушка решила при случае навестить лекарку в Москве и вызвать ее на откровенный разговор.

Егор Лукич Чашкин стоял у окна, выходящего во двор, и рассеянно наблюдал, как сестра его Василиса Лукинична дает указания служанке Федосье — высокой крепкой бабе лет пятидесяти.

Дом бывшего полкового лекаря Чашкина скромно смотрел на улицу тремя полуприкрытыми окнами. Длинная же часть дома с крыльцом выходила во двор, усаженный яблонями и кустами смородины. С тыльной стороны небольшой чашкинский двор примыкал к обширному двору купца Щетинина, дом которого выходил на соседнюю улицу.

Отойдя от окна, Чашкин медленно опустился на стул и ощутил знакомую тяжесть в груди, мешавшую глубоко вздохнуть.

В последнее время Егор Лукич чувствовал себя нездоровым: кашель, слабость и боль при дыхании не давали ему покоя, и помочь себе старый солдат, привыкший лишь лечить раны, ничем не мог.

В комнату вошла Василиса и, увидев, что брат сидит, понурив голову, и держится за грудь, всплеснула руками:

— Плохо тебе, Егорушка? Может, обед мой пришелся не по нутру?

— Да что ты, сестрица, кушанья у тебя получаются отменные. — Чашкин слабо улыбнулся. — С тех пор как померла моя Глафира Никитична, никто так вкусно меня не кормил. Из Федосьи-то никудышная повариха. Да и убирает она не тщательно. Но я ее держу, не выгоняю, потому что куда ж ей деться: баба немолодая, одинокая, да еще и дурноватая, соображает плохо. Пропадет ведь. Да и Глафире моей она приходилась родней.

— Ничего, братец, я Федосью приучу хозяйствовать. Она баба здоровая, работать сможет. А мне, если начну больных и рожениц принимать, нужна будет помощница, чтобы дом содержала в чистоте и белье стирала. Я уже сейчас дала ей поручение: вот пойдет на рынок, так пусть всем рассказывает, что приехала к Егору Лукичу сестра, которая и роды может принимать, и женские болезни лечить. Как начнут ко мне люди идти, так и жизнь у нас наладится. Будет лишняя копейка и для Николушки, и на твое лечение.

— Ты, Василиса, себя побереги, работой не перегружайся. — Егор Лукич помолчал и тихо добавил: — А деньги, даст Бог, у нас и так будут. И немалые.

— Что ты говоришь? — Василиса Лукинична уселась на скамейку возле стола и удивленно посмотрела на брата. — Откуда у нас деньги, да еще и немалые?

— А, знаешь ли… Матвей Кузьмич, благодетель мой, большое наследство мне оставил.

Матвей Кузьмич Гридин был тот самый помещик, в имении которого долгое время прожил Егор Лукич. Когда-то Чашкин служил лекарем в полку, где командовал Гридин, вместе они бывали в турецких походах, и не раз Егор Лукич лечил Гридина после ранений. Уйдя в отставку и поселившись в родовом поместье, Гридин и своего верного лекаря туда позвал, предложив ему хорошее жалованье. Егор Лукич к тому времени уже овдовел, а потому согласился и был принят в доме Гридиных почти как член семьи. А Николушку, сына Егора Лукича, отставной командир устроил на учебу в кадетский корпус.

Но полгода назад Гридин умер, и Егор Лукич переехал в свой московский дом, где после смерти его жены и родителей хозяйничала Федосья.

— Да с чего бы это Матвей Кузьмич Гридин, родовитый дворянин, оставил тебе большое наследство? — недоверчиво спросила Василиса. — Разве ты ему какой-то родственник?

— Не родственник, ну и что? Зато я всегда был ему верным другом и помощником. Он никому не доверял так, как мне. А близких родственников у него никаких и не осталось.

— Все равно странно. Близких нет, так дальние будут с тобой судиться, завещание оспаривать.

— Да ведь это наследство не по завещанию, оно тайное, — сказал Егор Лукич, понизив голос. — Слушай меня внимательно, сестра, и запоминай. Если со мною что случится, если умру раньше времени — ты будешь хранительницей этой тайны.

— Что ты такое говоришь, брат? — насторожилась Василиса. — Мне даже страшно стало… Какая тайна? Откуда наследство? Уж не связано ли это, не дай Бог, с каким-нибудь злодейством?

— Имей терпение выслушать, тогда все поймешь. Так вот. У Матвея Кузьмича старший сын погиб в турецкую войну, а младший, Лавр, выращенный маменькой в холе и неге, стал юношей капризным, избалованным, служить не хотел, а только развлекался. Когда полковник вернулся из своих походов домой, то обнаружил, что воспитание его младшего сына вконец запущено. Жена Матвея Кузьмича вскоре умерла, сам он болел после ранений, а Лавруша в городе кутил, безобразничал и в конце концов попал под влияние одного порочного человека, карточного игрока. Через какое-то время оказалось, что Лавруша проиграл большую сумму и ему грозит за это расправа или позорная долговая тюрьма. Старику Гридину пришлось заложить имение, чтобы уплатить сыновние долги. После этого Матвей Кузьмич совсем разболелся и однажды позвал меня к себе и говорит: «Чувствую я, Егор, что скоро умру и не успею перевоспитать, остепенить Лаврушку. Не такой он, как старший мой, Иван, царство ему небесное. И не хочется мне оставлять Лавру то наследство, которое кровью моих дальних предков омыто. Ведь промотает он его, и уйдет оно в руки карточных шулеров». Я, грешным делом, подумал, что старый мой командир заговаривается, потому что никаких богатств, кроме заложенного имения, у него уже не было. Но, оказалось, Матвей Кузьмич находился в здравом уме и знал, о чем говорит. И поведал он мне историю весьма занимательную и поучительную. Так вот. Боярский род Гридиных жил еще во времена Ивана Грозного и пострадал от царской опалы. А было у тех бояр фамильное достояние — клад золотых монет. И, чтобы не попало оно в руки псов государевых, бояре упрятали сундук с золотом где-то в подземелье. И тайну того захоронения знати только двое. Но один из них погиб, спасаясь от опричников, а другой после пыток сошел с ума и утратил память. Так и сгинула тайна боярского клада. Прошло время, царь умер, опала кончилась, и боярам, оставшимся в живых, вернули их имение. Но свое фамильное золото они так и не смогли найти. Ходили за советом к вещему старцу, и тот сказал: «То, что спрятано, найдется не скоро, и найдет его последний из рода Гридиных». Некоторые не верили пророчеству, продолжали искать, но безуспешно. А их потомки уже не верили в существование клада, считали все сказкой. Но запись об этой истории сохранилась в старых свитках, и однажды Матвей Кузьмич их прочел, но тоже не поверил и скоро забыл о семейном предании. Он бы, наверное, и не вспомнил, но вдруг случилось одно происшествие. Лавруша — а он тогда еще был маленьким — играл в прятки и спрятался так, что никто не мог его найти. Целый день искали, а вечером кто-то услышал детский плач словно бы из-под земли. Матвей Кузьмич со слугами тут же спустился в подвал, все обыскали, звали Лаврушу — и наконец он отозвался словно бы издалека. И тут Матвей Кузьмич заметил, что с той стороны, откуда слышен голос, стена подвала осыпалась. Когда разобрали завал, оказалось, что он прикрывает вход в какое-то боковое ответвление подпола, о котором раньше и не знали. Там нашли они Лаврушу, грязного и насмерть перепуганного. Оказалось, что мальчишка, прячась, случайно обнаружил боковой лаз, отодвинул пару камней и полез туда. Но потом земля за его спиной рухнула, фонарь у него погас, малец оказался запертым в темноте и чуть с ума не сошел от страха. Когда Лаврушу помыли, переодели, напоили и накормили, он наконец отошел от испуга и все подробно рассказал отцу и матери. Говорил, что «в той норе» было сыро, мокро, он боялся крыс и всяких гадов, но хорошо еще, что там стоял старый сундук, на который он взобрался с ногами, чтобы не мокнуть в грязи. Матвей Кузьмич сразу насторожился: «Какой сундук?» «Да такой старый, темный, я его не успел разглядеть, фонарь погас», — ответил Лавр. Мамаша на эти слова не обратила внимания, только охала и целовала своего Лаврушеньку, а у Матвея Кузьмича не шел из ума этот сундук; вспомнил он семейное предание. И под утро, когда в доме еще все спали, Матвей Кузьмич спустился в подвал с фонарем и лопатой, добрался до того сундука, вытянул его, с большим трудом открыл — и ахнул! Старинные золотые монеты так и сияли, словно положены были туда вчера, а не два с лишним века назад. Потрясенный до глубины души Гридин перепрятал свое фамильное достояние в особую нишу в кладовой, от которой лишь у него были ключи. Он не решился тронуть этот клад, не решился и обнародовать его наличие. А тут и отпуск закончился, объявили новый военный поход, так уж некогда было Матвею Кузьмичу думать, как распорядиться кладом. Время шло, он воевал, был ранен, о наследстве своем таинственном старался не вспоминать, все откладывал на потом. Ну а потом, когда домой вернулся, тоже не мог решиться кому-то рассказать. Ведь по закону-то Петра Великого всякий клад принадлежит казне, — стало быть, надо его отдать. А с другой стороны, клад был зарыт предками Гридина еще задолго до Петра Первого, — значит, императорский закон на него вроде бы и не распространяется. Как тут быть?