Дикие лошади - Дик Фрэнсис

— Точно. Я полагаю, несколько. Я спрашивал своего друга из полиции, как идет следствие. Он ответил, что оно не сдвинулось с мертвой точки.

— Хм-м… — произнес я. — Некоторые из неопознанных отпечатков могут принадлежать О'Харе, а часть — Биллу Робинсону. — Я объяснил, кто такой Билл Робинсон. — И должны быть другие, ведь нападавший на Доротею не надел перчаток.

— Вы уверены? — затаив дыхание, спросил Робби.

— Да. Она сказала, что видела его руку, продетую в рукоять ножа. У него были грязные ногти.

— Господи Иисусе!

— Когда он явился в дом, он не ожидал застать ее. Он не собирался нападать на нее. Он пришел, чтобы вместе с Полом отыскать что-то, что могло быть у Валентина, и я полагаю, что он разнес весь дом в гневе и ярости, потому что ничего не нашел. Как бы то ни было, его отпечатки там должны быть повсюду.

Робби, сбитый с толку, спросил:

— Чьи?

— Я скажу вам, когда буду уверен.

— Не дайте себя убить.

— Конечно, не дам, — отозвался я.

В назначенное время Ивонн поднялась наверх. Она соответствовала излюбленному боссами женскому образу — субтильная калифорнийка, ничего общего с настоящей, беззаботно смеющейся Соней.

В момент своей смерти Соня, согласно сообщениям самых консервативных газет, была одета в «красно-розовую атласную комбинацию», а если судить по словам тех, кто не прочь пощекотать нервы публики, «в блестящее алое мини с узенькими наплечными лямками и в изящные черные босоножки на высоких шпильках».

Ничего удивительного, думал я, что самоубийство было поставлено под сомнение.

Ивонн, грезившая о призрачных любовниках, была одета в свободное белое платье, в американских журналах мод описываемое как «струящееся», то есть мягко обрисовывавшее то, что под ним было. По моей разработке, она также надела золотые серьги с жемчужными подвесками и длинное жемчужное ожерелье, почти достигавшее талии.

Она выглядела божественно неземной и говорила с техасским акцентом.

— Этим утром, — сказал я, — мы будем снимать сцены в должной последовательности. Скажем, так. Сначала вы входите через вот эту треснувшую дверь. — Я указал на дверь. — Подсветка будет с той стороны. Я хочу, чтобы, когда Монкрифф все подготовит, вы встали в дверном проеме и поворачивали голову, пока мы не скажем «стоп». Вы должны будете запомнить это положение и во время съемок повернуть голову именно так, и тогда мы получим прекрасный драматический эффект. Вы входите, но смотрите назад. О'кей? Полагаю, роль свою вы знаете.

Она посмотрела на меня прозрачным взглядом — широко открытые глаза, ни проблеска ума: прекрасно для фильма, но никуда не годится для предварительных технических прогонов.

— Мне говорили, — промолвила она, — что вы сходите с ума, когда приходится переснимать сцену более трех раз. Это так?

— Именно так.

— Полагаю, мне лучше сосредоточиться.

— Милое дитя, — сказал я, подлаживаясь под ее акцент, — сделайте это, и я добьюсь, чтобы вы выступили в ток-шоу.

— «Сегодня в кадре»?

— Возможно.

Несравненные фиалковые глаза затуманились раздумьем, и она тихо отошла в сторону, углубившись в изучение сценария.

Наметив цель, мы продолжили работу. Когда Монкрифф наконец объявил, что доволен размещением подсветки, мы поставили Ивонн в дверном проеме и дюйм за дюймом смещали ее, пока свет снаружи не пронзил ее тонкое струящееся платье, вырисовывая очертания тела для размещенной в «стойле» камеры. На мой вкус, она была слишком плоскогрудой, но вполне вписывалась в образ обитательницы мира грез, как я и надеялся.

— Иисусе! — пробормотал Монкрифф, глядя в глазок камеры.

Я спросил:

— Можешь подать блеск на ее серьги?

— Ты что-то мало требуешь!

Он установил точечную лампу — лампочку, как сказал он, имея в виду чрезвычайно малую световую точку, — чтобы выявить мерцание серег.

— Отлично, — сказал я. — Все готовы? Проводим репетицию. Ивонн, не забывайте: вас преследует домогательствами земной мужчина в отличие от призрачного любовника — земля и небо. Вы смеетесь над ним в своих мыслях, хотя и не показываете этого открыто, поскольку у него есть власть сделать жизнь Нэша — то есть жизнь вашего мужа по фильму — чрезвычайно сложной. Просто представьте, что вас преследует человек, которого вы презираете как мужчину, но с которым не можете быть грубой…

Ивонн хмыкнула:

— Зачем представлять? Я встречаю таких каждый день.

— Держу пари, — полной грудью выдохнул Монкрифф.

— Тогда все нормально, — сказал я, стараясь не засмеяться. — Начинаем прогон. Готовы? Ну… — пауза, — начали!

Со второй репетиции Ивонн сделала все совершенно правильно, и мы дважды сняли эту сцену, оба дубля были приняты.

— Вы куколка, — сказал я ей. Ей это понравилось, тогда как Сильва сочла бы это домогательством или оскорблением. Мне нравились любые женщины; я просто открыл, что, как и с актерами-мужчинами, следует просто принять их взгляд на положение вещей в мире, а не бороться с ним, и это чертовски экономит время.

В следующей сцене Ивонн, ведя разговор с мужчиной за кадром, сообщает, что она обещала приготовить пустующее стойло для лошади, которую вскоре должны привезти. Но она только сейчас вспомнила об этой работе, а ее следует сделать сейчас, прежде чем Ивонн присоединится к вечеринке, которую устраивает ее муж после возвращения домой со скачек.

Она говорит, что так глупо было прийти сюда, где так грязно, в белых туфельках. Не может ли он помочь ей передвинуть платформу с тюками сена, ведь он — взмах ресниц — настолько больше и сильнее, чем хрупкая Ивонн?

— Ради нее я лег бы и умер, — сказал Монкрифф.

— Он более или менее это и сделал.

— Как цинично! — осудил меня Монкрифф, устанавливая лампы в верхней точке, между балками.

Я отрепетировал с Ивонн сцену, где она осознает, что мужчина задумал овладеть ею против ее желания. Мы проследили удивление, беспокойство, отвращение — и насмешку, опасную насмешку. Я уверился, что она понимает и наполняет личными чувствами каждый шаг.

— Чаще всего режиссеры просто кричат на меня, — сказала она, когда в пятый или шестой раз забыла слова.

— Вы выглядите потрясающе, — пояснил я ей. — Все, что вам надо делать, — это играть потрясение. Потом смеяться. Некоторые мужчины не могут вынести, если женщина смеется над ними. Он полон вожделения к вам, а вы считаете, что он смешон. И эти насмешки доводят его до безумия. Он собирается убить вас.

Полное понимание осветило черты ее нежного лица.

— Сбрасывает тесный пиджак, — кивнула она.

— Ивонн, я вас люблю.