Любовь, опрокинувшая троны - Александр Прозоров

– Смута, отец Прокопий! Кто-то чернь городскую в Кремль впустил, поляков бить начали да государя зарезать пытались.

– Государя нехорошо, – покачал головой Прокопий. – Он есть помазанник Божий, землю Русскую, православную оберегающий…

Прокопий был одним из двенадцати монахов, что опознали Дмитрия Ивановича в Путивле. Тем подвигом инок гордился, за то обласкан был государем и патриархом Игнатием. Потому-то именно к нему и прибежал за помощью Отрепьев.

В Чудовом монастыре, каковой был обителью русского патриарха, законного царя почитала вся братия. Ропщущих и сомневающихся поставленный государем святитель быстро разослал куда подальше – зачем ему в свите крамольники? Однако после ночного бунта лопоухий писарь не верил уже никому и потому предпочитал действовать тайно, только через тех, кого знал и кому верил.

– Во имя человеколюбия и милости Божьей, отче! – перекрестился он. – Помощь твоя нужна. Скорая и тихая.

– А что случилось?

– Умоляю, отец Прокопий! – сложил ладони на груди лопоухий писарь. – Пойдем!

– Ладно, пошли…

Вдвоем они отправились на конюшню, вместе с тамошним трудником запрягли лошадь в свободный возок, проехали через кремлевские хозяйственные проулки на житный двор, на глазах удивленных слуг вытянули из-под амбара бесчувственное тело, уложили на телегу, накрыв от посторонних глаз рогожей, укатили обратно в обитель и на плетенной из рогоза циновке перенесли раненого в келью Прокопия.

– Ох ты ж господи, ох ты ж господи, – несколько раз перекрестился монах, осматривая раненого. – Рана плохая, чистить надобно да мхом болотным набить. Иначе загниет. Нога у бедра сломана, лубки примотать придется. Ребра помяты, вона как хрипит…

Отец Прокопий, как и большинство русских монахов, начинал свою жизнь боярским сыном. Сиречь, воином. Так что в ранах разбирался.

– Сделаешь, отче? – с надеждой спросил Отрепьев.

– За сеном беги, – распорядился инок. – Он теперича долго под себя ходить станет. В одежде да на постели не оставишь.

– Ага! – метнулся писарь к двери.

– Стой! – окликнул его монах. – Коли сие переворот, Гришка, то патриарха Игнатия вскорости погонят. Вестимо, и нас вместе с ним. Коли хочешь царя спасти, думай, где спрятать?

– Дык… У меня ни кола ни двора! – развел руками Отрепьев. – И кому верить после сегодняшнего, уж и не знаю…

Прокопий в ответ только пожал плечами.

– Ладно, – кивнул писарь и побежал за сеном.

Князь Василий Шуйский умел следить за порядком и поддерживать дисциплину. Сказал: конец бунту – и его холопы мгновенно остановили развлечение, а непонятливых чужаков взашей погнали из кремлевских дворцов. Немецкие алебардщики вернулись на посты, готовые храбро защищать все входы и выходы от чужаков. Они уже получили уверения в сохранении прежних окладов, а потому стали преданы князю Шуйскому так же крепко, как царю Дмитрию Ивановичу. Выживших ляхов отвели обратно во дворец, у польского посольства появился крепкий караул, отряды в броне и с оружием прошли по городу, выгоняя грабителей из разоренных городских дворов и ставя везде охрану. Уже к полудню в столице воцарился полный покой.

Стрельцы боярина Бегичева, холопы князя Шуйского и Татищева выволокли на лобное место двух голых мертвецов, одного кинули на принесенный из Кремля стол и надели на лицо маску, второго бросили под стол, повернув головой к людям.

– Смотрите, люди православные! – крикнул Григорий Валуев. – Сие есть самозванец, Гришка Отрепьев, царем себя называвший! А с ним пес расстриги, Петрушка Басманов! Нет больше ложного царька!

Собравшаяся возле Фроловских ворот толпа, всего пару часов назад резавшая поляков в защиту государя Дмитрия Ивановича, мрачно молчала. А случившиеся в ней бабы даже заплакали, горестно завывая над судьбой невинно убиенного царя.

Стоявший здесь же князь Куракин забеспокоился, отправил пару сотников в Кремль, и вскоре те вернулись с грамотами, составленными князем Шуйским к иноземным дворам, стали громко зачитывать историю вора и еретика Гришки Отрепьева, выдающего себя за государя.

Григорий, как раз в это время вышедший из Чудова монастыря, остановился, прислушался. Облегченно перекрестился: коли мертвый – искать не станут. Оно и лучше. И повернул к Боровицким воротам, на Чертольскую улицу[20], где размещались многие польские гости, каковым не хватило места в Кремле, в царских хоромах. Свита пана Мнишека, в отличие от хозяина, тоже разместилась на «Чертолье» – и писарь не раз бегал сюда с мелкими поручениями царицы.

Постояв немного у лежащих в пыли выбитых ворот, на которых скучали несколько холопов в кольчугах и с рогатинами, Отрепьев прошел за тын. Одинокий монах не заинтересовал ни охрану, ни унылых слуг, собирающих по земле разбросанные вещи.

В углу двора, в тени, лежали тела полутора десятков людей[21]. Возле них понуро стоял босой мальчишка лет четырнадцати, в одной лишь длинной льняной рубахе.

– Бернард? – узнал юного Мнишека писарь. – Ты цел? Слава богу! Как тебе удалось спастись?

– Когда ворота ломали, Ежик через тын перетолкнул, – указал на одного из мертвых холопов мальчишка. – В чем спал, в том и выбросил. Я по улице побег, в двери чьи-то постучал. Впустили…

Юный шляхтич поднял голову. В его глазах стояли слезы.

– Отомстить хочешь? – кратко предложил Отрепьев, нисколько не сомневаясь в ответе.

На лобном месте тем временем появилась инокиня Марфа, царица-мать. Остановить ее стрельцы не посмели – женщина подошла к телу, сняла маску, всмотрелась в лицо и облегченно перевела дух, широко перекрестилась, громко объявила толпе:

– Это не он! Это не мой сын!

– Конечно нет!!! – возопил боярский сын Валуев. – Это Гришка Отрепьев, самозванец!

Однако монашка, презрев его старания, спокойно удалилась.

– Конечно, это не царь! – громко согласился кто-то в толпе. – Дмитрий Иванович перед свадьбой прихорошился, подстригся коротко. А у этого вон патлы длинные и ногти, как у кота.

– И родинки под соском нет! – добавил другой голос. – Когда мы Дмитрию присягали, он рубаху перед нами снимал. Я родинку и приметил. А у этого ее нет!

– Это самозванец! – снова напомнил Григорий Валуев. – Это не царь! Это Гришка Отрепьев! Вор и расстрига.

– Это не царь! – согласно закричали в толпе. – Это не Дмитрий! Дмитрий Иванович жив! Государь жив! Это не он!

Крики закачались от края до края площади вздохами огромного облегчения. Плач прекратился, москвичи стали потихоньку расходиться, унося по домам радостную весть: