Женщины - Чарльз Буковски

На Динки снизошло вдохновение. В нем было много звука. Его ноги елозили и ежились в теннисных тапочках, и он давал гари. Нам каким-то образом явился настоящий он. Не смотрелся как надо и слушался не совсем как надо, однако на-гора выдавал гораздо лучше, чем бывает обычно. Мне стало погано от того, что я не могу похвалить его на голубом глазу. Но опять-таки: если солжешь человеку насчет его таланта лишь потому, что он сидит перед тобой, это будет самая непростительная ложь из всех, поскольку это все равно что сказать: валяй дальше, продолжай, – а таков в конечном итоге худший способ растратить жизнь человека без истинного таланта. Однако многие так и поступают – друзья и родственники главным образом.

Динки пустился в следующую песню. Он собирался преподнести нам все десять. Мы слушали и аплодировали, но мои аплодисменты были хотя бы самыми сдержанными.

– Вот третья строчка, Динки, мне она не понравилась, – сказал я.

– Но она мне необходима, понимаешь, потому что…

– Я понял.

Динки продолжал. Он спел все свои песни. Это заняло довольно много времени. Между песнями были паузы. Когда Новый год наконец наступил, Динки, Дженис, Сара и Хэнк по-прежнему были вместе. Но гитарный чехол, слава те господи, застегнули. Присяжные зависли.

Динки с Дженис уехали где-то около часу ночи, а мы с Сарой отправились спать. Мы начали обниматься и целоваться. Я, как я уже объяснял, – поцелуйный маньяк. Почти не могу с этим справиться. Великие поцелуи редки, крайне редки. В кино или по телевизору никогда не целуются как надо. Мы с Сарой лежали в постели, потираясь телами, и хорошо целовались, по-тяжелой. Она по-настоящему дала себе волю. Раньше все было одинаково. Драйер Баба следил сверху – и она хватала меня за хуй, и я игрался с ее пиздой, и все заканчивалось тем, что она терлась моим хуем вдоль своей пизды, а наутро вся моя залупа была красной и стертой.

Мы перешли к трению. И тут она вдруг захватила рукой мой хрен и скользнула им себе в щель.

Поразительно. Я не знал, что мне делать.

Вверх и вниз, правильно? То есть, скорее, внутрь и наружу. Как на велосипеде ездить: такое не забывается. Она была поистине прекрасна. Я не мог сдержаться. Я схватил ее за рыжие с золотом волосы, притянул ее рот к своему и тут же кончил.

Она встала и ушла в ванную, а я посмотрел на голубой потолок спальни и сказал: Драйер Баба, прости ее.

Но поскольку он никогда не разговаривал и не прикасался к деньгам, от него и ответа не дождешься, да и не заплатишь ему.

Сара вышла из ванной. Фигурка тонкая – худенькая и загорелая, но обворожительная. Сара забралась в постель, и мы поцеловались. То был легкий любовный поцелуй открытыми ртами.

– С Новым годом тебя, – сказала она.

Мы уснули, обернутые друг вокруг дружки.

Я переписывался с Таней, и вечером 5 января она позвонила. Высокий возбужденный сексуальный голос, какой раньше был у Бетти Буи.[28]

– Я прилетаю завтра вечером. Заберешь меня в аэропорту?

– Как я тебя узнаю?

– На мне будет белая роза.

– Клево.

– Слушай, ты точно хочешь, чтобы я приехала?

– Да.

– Ладно, буду.

Я положил трубку. Подумал о Саре. Но мы ведь с Сарой не женаты. У мужчины есть право. Я – писатель. Я – грязный старик. Человеческие отношения все равно не складываются. Только в первых двух неделях есть какой-то кайф, потом участники теряют всякий интерес. Маски спадают, и проглядывают настоящие люди: психопаты, имбецилы, одержимые, мстительные, садисты, убийцы. Современное общество насоздавало собственных разновидностей, и все они пируют друге другом. Дуэль со смертельным исходом – в выгребной яме. Максимум, на что можно надеяться в отношениях между двумя людьми, решил я, – это два с половиной года. У сиамского короля Монгута было 9000 жен и наложниц; у царя Соломона из Ветхого Завета – 700 жен; у Августа Сильного из Саксонии – 365 жен, по одной на каждый день года. Безопасность – в количестве.

Я набрал номер Сары. Та оказалась на месте.

– Привет, – сказал я.

– Я рада, что ты позвонил, – ответила она. – Я как раз о тебе думала.

– Как дела в здоровом «Забегае»?

– Неплохой день был.

– Тебе нужно поднять цены. Ты все раздаешь бесплатно.

– Если я выхожу по нулям, не нужно платить налоги.

– Слушай, мне сегодня вечером кое-кто позвонил.

– Кто?

– Таня.

– Таня?

– Да, мы переписывались. Ей нравятся мои стихи.

– Я видела письмо. То, что она написала. Оно у тебя дома валялось. Это та, что прислала фотографию, где пизду видно?

– Да.

– И она к тебе едет?

– Да.

– Хэнк, мне плохо, мне хуже, чем плохо. Я не знаю, что мне делать.

– Она едет. Я уже сказал, что встречу ее в аэропорту.

– Что ты пытаешься сделать? Что это значит?

– Может, я – нехороший человек. Бывают разные виды и степени, сама ведь знаешь.

– Это не ответ. А как же ты, а как же я? Как с нами быть? Терпеть не могу разыгрывать мыльную оперу, но я дала волю чувствам…

– Она приезжает. У нас с тобой, значит, конец?

– Хэнк, я не знаю. Наверное. Я так не могу.

– Ты была очень добра ко мне. Я вряд ли всегда знаю, что делаю.

– Сколько она здесь пробудет?

– Дня два или три.

– Ты что, не понимаешь, каково мне?

– Понимаю, наверное…

– Ладно, позвонишь, когда она уедет, тогда посмотрим.

– Ладно.

Я зашел в ванную и посмотрел на свое лицо. Ужас. Я выщипал несколько седых волосин из бороды и над ушами. Здравствуй, Смерть. Но мне досталось почти 6 десятилетий. Ты так часто промахивалась лишь на волосок, что я уже давно должен быть твоим. Хочу, чтобы меня похоронили у ипподрома… где слышно последний заезд.

На следующий вечер я сидел в аэропорту, ждал. Было еще рано, поэтому я пошел в бар. Заказал выпить и услышал чей-то плач. Оглянулся. За столиком в глубине всхлипывала женщина. Молодая негритянка – очень светлая – в облегающем синем платье, балдая. Ноги задрала на стул, платье сползло, а под ним – длинные, гладкие, аппетитные бедра. У каждого парня в баре наверняка стоял. Я не мог оторвать глаз. Раскалена докрасна. Я уже представлял ее на своей тахте, как она показывает мне всю эту ногу. Я купил еще выпить и подошел. Встал рядом, стараясь не показывать эрекцию.