Что за рыбка в вашем ухе? - Дэвид Беллос

Если бы было ясно, к какой области относятся произведения Фрейда, то не возникло бы запутанных споров об их переводе на английский и французский. При переводе социологических текстов проблем обычно нет. Поскольку широко распространено мнение, что лучшие социологические работы пишутся в США, то при их переводе с английского для подтверждения аутентичности обычно сохраняют некоторые лингвистические особенности оригинала. Но в художественной литературе нет подобного согласия об «эталоне». Должен ли английский перевод нового иностранного романа напоминать манерой и стилем кого-то из англоязычных писателей? Некоторые скажут: конечно нет! Хочется чего-то нового, отличного от всем известного Филипа Рота. Другие скажут: конечно да! Хочется читать то, что соответствует сложившимся представлениям о стиле английских романов. Пускай книга написана на албанском или китайском, но если это хороший роман, он должен звучать как те хорошие романы, к которым мы привыкли.

И этот спор неразрешим. Можно сказать, что переводить художественную литературу легко: что хочешь, то и делай. А можно сказать, что переводить художественную литературу невозможно: что ни делай, а серьезных возражений не избежать. Художественный перевод действительно отличается от всех остальных видов перевода. Он по-особому служит читателям. Скромно, часто невольно, но неизбежно он всякий раз показывает им, что такое перевод.

Говоря на родном языке, мы все время повторяем себя и других, имея природную способность перефразировать и в придачу к ней целый сундучок инструментов:

• можно заменить одно слово другим со сходным значением (синонимия);

• можно переписать часть выражения более длинно и подробно (расширение);

• можно заменить часть выражения словом-пустышкой, аббревиатурой, краткой формой или вообще опустить (сокращение);

• можно передвинуть часть выражения на другое место, при необходимости переставив и другие слова (сдвиг темы);

• можно выделить часть выражения, тем или иным образом подчеркнув ее важность (смещение акцента);

• можно добавить выражения, которые относятся к фактам, состояниям или мнениям, неявно содержащимся в оригинале, чтобы разъяснить, что ты (или твой собеседник) только что сказал (разъяснение);

• но если попытаться в точности повторить сказанное тем же тоном, с той же интонацией, теми же словами, формами и структурами — толку не будет (если только ты не талантливый и опытный артист-пародист).

Переводчики, повторяя чужие слова, делают ровно то же самое — только на другом языке, что никак не влияет на разнообразие используемых инструментов.

Однако основная цель, которой они хотят достичь с помощью этих инструментов, может не иметь ничего общего с намеренными или невольными повторами при общении на одном языке. Они стремятся сохранить суть исходного высказывания — сохранить значение не только произнесенного, но и самого факта произнесения, причем с учетом контекста, в котором эта вторая формулировка будет услышана или применена. Переводчики не стараются что-то изменить, в то время как в обычном общении повторы, как правило, сопровождаются теми или иными вариациями.

Вот небольшой пример того, какие изменения вносят переводчики ради того, чтобы ничего особенно не менять. В многоязычном журнале, который раздается пассажирам поезда «Евростар», есть страница с диаграммами, иллюстрирующими масштабы и достижения системы скоростного проезда по туннелю под Ла-Маншем. В одном из текстовых «пузырей» написано «334,7 км/ч», что по-английски комментируется так: «побившая рекорд скорость (208 миль в час), достигнутая поездом „Евростар“ в июле 2003 года при тестировании Первой британской высокоскоростной линии». Далее следует французский текст:

Отсутствие во французском тексте упоминания о милях в час можно рассматривать как дань традиции; но очевидная причина заключается в том, что это упоминание ничего не дало бы французским читателям, едва ли знакомым с такой мерой длины. Интереснее другое: во французском тексте утверждается, что 208 миль в час — самая высокая скорость, которую развил поезд во время тестирования, в то время как в английском сказано, что самая большая скорость поезда побила рекорд. Какой рекорд? В Великобритании практически любой — на британских железных дорогах ни один поезд не развивал большей скорости. Но для Франции, где электропоезда эту скорость не раз превышали, это никакой не рекорд. Поэтому, чтобы явно не противоречить фактам, французскому переводчику пришлось перефразировать утверждение и поменять контекст. А главная тонкость реконтекстуализации заключается в замене во французском варианте Первой британской высокоскоростной линии на высокоскоростную линию в Великобритании. Не стоит сообщать французскому читателю тот неудобный факт, что в Великобритании всего одна высокоскоростная линия, притом что во Франции их много, поэтому во французском варианте детали опущены. Великобритания и Франция, связанные теперь скоростной линией теснее, чем когда-либо, по-прежнему дают совершенно разные контексты даже для самых простых высказываний, поэтому информацию при переводе приходится переформулировать{164}.

У переводчиков художественной литературы более смутное представление о контексте использования их работы, чем у остальных переводчиков. Они вообще не могут быть уверены, что у них будет конечный пользователь. Очень многие переводные произведения (в том числе весьма достойные) продаются в ничтожном количестве экземпляров и пропадают в черной дыре. По сути, единственный пользователь художественного перевода — это воображаемый Читатель, к которому мысленно обращается переводчик.

Вот настоящая причина, по которой, когда речь заходит о передаче культурных ценностей, переводчики говорят себе, что стараются произвести эквивалентный эффект.

С этим часто употребляемым критерием переводческого искусства две проблемы: во‐первых, эквивалентный, а во‐вторых, эффект.

Переводы действительно производят эффект. Они могут заставить читателя смеяться, плакать или бежать в библиотеку в поисках похожих книжек. Как показывает следующий исторический эпизод, перевод может привести и к губительным последствиям.

В 1870 году немецкий канцлер Отто фон Бисмарк обнародовал заявление для прессы. В нем говорилось, что германский монарх отверг переданное французским послом требование к немецкой королевской семье: навсегда отказаться принимать испанский трон. Кроме того, сообщалось, что кайзер хочет прекратить общение с французским послом и отправил ему через дежурного адъютанта предписание более не пытаться вступить в контакт с его величеством: