Алкоголик. Эхо дуэли - Андрей Воронин

— Возможно… – Антикварщик хотел что-то добавить, но оборвал фразу на полуслове.

Абзац скорбно рассматривал свой пустой стакан.

— А если он стал жертвой собственного психологического эксперимента, доведя и свой эксперимент и вашего драгоценного предка до высшей точки кипения, то к чему ваш рассказ о героической генеральше, которая в зрелом возрасте соблазняла мужчин и скакала на конях по горам?

Антикварщик едва заметно улыбнулся, потом его губы сложились в жесткую складку.

— В обстоятельствах дуэли Лермонтова и Мартынова генеральша Мерлини играет значительную роль, – ответил Антикварщик ледяным тоном.

— Роль? Так вы все же склонны рассматривать все как спектакль? – Абзац сознательно пошел на провокацию, и реакция не заставила себя ждать.

— Эту трагедию? Конечно. А что такое трагедия? Спектакль. Вы не согласны?

Абзац кивнул.

— Между прочим, все рассматривали предстоящую дуэль как спектакль. Зрителей там хватало. Каждый спешил занять место в первом ряду, – продолжал Антикварщик. – Только Мартынов воспринял эту дуэль не как спектакль, а как дуэль.

— А при чем здесь генеральша? – напомнил Абзац. – Она что, продавала билеты в первый ряд?

— Можно сказать, и так… Вы очень образно выразились. Нашли правильные слова, – вздохнул Антикварщик.

— Так в чем же дело?

— Есть сведения о руководимой генеральшей Мерлини интриге, целью которой было погубить Лермонтова.

— Зачем? Какой в этом смысл?

— А какой смысл во всех интригах? – устало произнес Антикварщик. – Генеральша любила быть в центре внимания. Любила мужчин. Всяких. А больше всего – молодых и знаменитых. Я не хочу сказать, что она со всеми вступала в близкие отношения… Нет, конечно, нет. Просто она была уверена, что достойна их внимания. Ведь говорят, что еще ни один человек не умер от недостатка секса, все умирают от недостатка любви и внимания. А Лермонтов не обращал на нее никакого внимания, демонстративно игнорировал приглашения в салон. Лермонтов посещал дом Верзилиных, глава которого, казачий генерал, состоял на службе в Варшаве, а семейство его, как старожилы Пятигорска, имело свою оседлость в этом месте, которое оживлялось только летом. И вот в салоне генеральши Мерлини одним из ее поклонников Мартынову было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Акцент, делался на то, что именно со стороны Лермонтова идут слухи, что Мартынов – шулер. А после закружило, понесло. Вскоре на вечере у Верзилиных Лермонтов смеялся над Мартыновым в присутствии дам, называл Мартышкой и «маркизом де Шулерхофом». Мартынов сказал, что заставит его замолчать. Лермонтов ответил, что готов дать ему удовлетворение. Но уже после того, как получил вызов на дуэль, Лермонтов говорил, что они скоро станут с Мартыновым снова хорошими друзьями, однако извинений, которых потребовал оскорбленный Мартынов, не принес.

Один из современников указывал в воспоминаниях: «Я полагаю, что вся молодежь, с которою Лермонтов водился, скрытно присутствовала на дуэли, надеясь, что она кончится шуткой и что Мартынов, не пользовавшийся репутацией храброго, струсит и противники помирятся… Не присутствие ли этого общества, собравшегося посмеяться над Мартыновым, заставило его мужаться и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?» Чувствуя себя словно на сцене, Мартынов вынужден был вести себя решительно: быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Позже Мартынов рассказывал родственнику Лермонтова Столыпину, что он «отнесся к поединку серьезно, потому что не хотел впоследствии подвергаться насмешкам».

Все началось с забавы. Удержаться от шуток Лермонтов не мог, он забавлялся. Ему было интересно: а как будет вести себя Мартынов, хватит ли у него духу вызвать его на дуэль? А может быть, Лермонтова интересовало другое: что победит в Мартынове – оскорбленное самолюбие или чувство дружбы? Мартынов стал для него объектом психологического эксперимента, ради которого он готов был рискнуть даже жизнью.

А вот еще одно свидетельство – письмо Кикина, который был хорошо знаком с бабушкой Лермонтова Арсеньевой и тесно дружил с семейством Мартыновых. Кикин пишет из Пятигорска: «Я здоров. Скоро сто раз будет, как я уже купался. 31-го было рождение матери Мартыновой. Нашел ее в большом горе. Сын ее Николай застрелил М. Лермонтова на дуэли. Как мне жаль бедной бабки его (Арсеньевой). Всю жизнь ему посвятила и испила от него чашу горестей до дна. Николай давно в отставке и жил там по-пустому. Теперь сидит в остроге. Лермонтов в последнем письме к Мартынову писал сюда, что он кидал вверх гривенник, загадывал, куда ему ехать. Он упал решетом. Сие означало в Пятигорск, и оттого там погиб. Он был трус. Хотел и тут отделаться, как прежде с Барантом. Сказал, что у него руки не поднимаются, выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но тот, несмотря на это, убил его…»

Отставной майор Мартынов после ареста за дуэль с Лермонтовым был приговорен военным судом к заключению в крепость на гауптвахту на три месяца и преданию церковному покаянию. Он выдерживал в монастыре в Киеве довольно суровую епитимью – изнурительные молитвы, продолжительные посты, паломничества, исповеди. Он много каялся в своих грехах. Каждый год в день дуэли он заказывал панихиду, говоря: «Злой рок судил быть мне орудием в руках провидения». Но все равно большинство людей смотрели на Мартынова как на прокаженного. Потом он был освобожден от епитимьи и женился. Вернулся Москву, жил в своем доме в Леонтьевском переулке, вел уединенный образ жизни. В одиночестве занимался в своем кабинете спиритизмом – вызывал дух Лермонтова, чтобы поговорить. Иногда выбирался в Английский клуб на крупную карточную игру…

На 60-м году жизни Мартынов умер. В завещании он просил похоронить его в селе Знаменском под Москвой, родовой усадьбе, принадлежавшей его отцу.

В завещании была сделана оговорка – хоронить следовало не в фамильном склепе, а в отдельной могиле и не ставить на ней никаких надгробий, не делать никаких надписей, чтобы память о нем исчезла.

Он предвидел, что его праху не дано спокойно лежать в земле. Он боялся надругательства над мертвым телом. Но воля покойного была нарушена – его похоронили в фамильном склепе. И вроде бы все нормально… А потом был 1917 год, тогда подмосковное имение дворян Мартыновых было разграблено. Был разгромлен и винный погреб. Все запасы выпиты до последней капли. Трещали двери, звенели окна. Люди рассыпались по комнатам и кладовым, по сараям и амбарам, по конюшням и лабазам. Каждый хватал первое, что попадало под руку. Ревели быки, мычали коровы, храпели и фыркали лошади. Их выводили, угоняли, садились верхом и с гиканьем исчезали на разных дорогах. Выкатывали телеги и нагружали мебелью, вещами, мешками зерна и картофеля. Посуда билась и звенела. В гул врывались звуки фортепьяно, на котором мужицкие кулаки молотили по клавишам. В шкафах рылись бабы и напяливали на себя решительно все, что попадалось под руку. А потом в поместье Знаменском была основана трудовая колония для бывших беспризорников. Дом вместе с людскими превратился в помещение для школы и общежитие. Все изменилось в усадьбе. Только до фамильного склепа никто не добрался, он оставался пока не тронутым. Пока в школе не дошли до темы «Жизнь и творчество Лермонтова». Учитель проникновенно читал стихи «Выхожу один я на дорогу…». А потом рассказал бывшим беспризорникам о гибели Лермонтова. Он сказал, что это было «подлое убийство беззащитного человека». А потом объявил: «Ребята, именно здесь, в этом доме, и проживал до старости человек, чья пуля оборвала молодую жизнь Лермонтова. Он похоронен в склепе на территории нашей колонии». Урок закончился, колонисты разошлись, ушел к себе и учитель. А на следующее утро вся колония проснулась от дикого вопля поварихи, в ужасе зажимавшей одной рукой рот, а второй указывавшей на старую березу возле дома.