Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева

Младенец спасен и с радостью принят в семью. Он был совершенно здоровый, и, вскормленный попечениями отца и родных, он жив и теперь. Славный, здоровый малый, по восемнадцатому году. Я сам его видел и дивился его странной судьбе: он увидел впервые свет в могиле! Он начал жизнь там, где должно ее окончить! Справедливость этого рассказа несомненна. Все действующие лица плачевной истории налицо, кроме Акулины и отца Ивана, священника, который уже умер. Жив даже муж покойницы, Федор, отец нашего Петра: так назвали новорожденного.

Признаки, по которым узнается прекращение жизни, весьма неточны и неверны. Неподвижность, охлаждение, бледность всегда замечаются в сию страшную минуту; но они же часто ложно свидетельствуют о явлении, которого не может постигнуть самое разборчивое, самое внимательное наблюдение. И тогда горе несчастному, который соделался жертвою сей ужасной ошибки! Сопровождаемый слезами родственников и сожалением приятелей, он приближается к вечному жилищу, в котором ожидают его пробуждение и отчаяние!

Наука, несмотря на все свои успехи и богатство, не может назначить времени, которое может продолжаться летаргический сон, имеющий все признаки смерти. В низших степенях животной организации этот сон бывает весьма часто. Сони, сурки, змеи проводят половину года в безжизненном состоянии; их можно взять, бить, иногда даже разорвать на куски, и жизнь ничем в них не проявляется. При внезапно наступивших сильных морозах находишь на растениях гусениц, захваченных холодом; сначала их можно принять за кусок обыкновенного льда, ибо они покрыты кристаллами инея, почти прозрачны и разбиваются, как стекло, когда падают на что-нибудь твердое. Кто бы подумал, что в этой мерзлой безжизненной массе можно еще найти движение, организацию, инстинкт, предусмотрительность удивительную? Приблизьте же окостеневшее насекомое к огню, остерегаясь только, чтобы жар не вдруг обхватил его, и вы увидите, что члены его скоро станут двигаться, кровь снова начнет свое неоконченное движение, жизнь возродится; и это творение, которое было выброшено из сферы порядка и деятельности, снова заживет жизнью свободной и беззаботной.

Сколько времени может продолжаться такое прекращение жизненных отправлений? Определить это невозможно: в окрестностях Бисетра открыли колодезь, который был засыпан полтора века; нашли в нем гадин, и они ожили при малейшем прикосновении атмосферного воздуха, хотя дотоле были лишены оного. Но это странное явление случается, по крайней мере, с одними животными? Ужасные примеры, к несчастью, доказывают противное. Могильщики, в окрестностях Женевы, заметили, что некоторые трупы в гробу переворотились и сглодали свои руки; нет сомнения в том, что эти несчастные были похоронены живые, но невозможно определить, когда и каким образом произошло их ужасное пробуждение.

Немногим известно имя Аббата Прево, сочинителя романов, написанных легко, приятно и с большой оригинальностью. В последние годы своей жизни он любил сельские прогулки, и однажды его нашли мертвого под деревом, в тени коего он часто покоился. Врачи, пораженные столь неожиданной и скорой кончиной, причина коей не объяснялась никакими наружными признаками, усомнились и хотели исследовать сие явление. Два дня прошло в приготовлениях; на третий несчастного Прево раздели и положили на стол, на котором ожидали его ножи. Ему надрезали кожу по краям груди от горла и до желудка, потом углубили этот разрез, и когда вся грудь открылась, как подъемная дверь, с телом сделались ужаснейшие конвульсии; несчастный Прево пробудился, вскрикнул, бросил умирающий взгляд на палачей своих и испустил последнее дыхание на столе прозектора.

Летописи медицины представляют многие примеры сих ужасных ошибок, которые делаются предметом тщетного сожаления. Но мы не знаем ни одного происшествия сего рода удивительнее того, коего описание нашли мы во «Французском Меркурии» 1829 года. Какой-то Г. Галыш… рассказывает, что после медленной лихорадки с ним вдруг сделался род паралича, от которого онемели все его члены; язык отнялся и чувства притупились, но в нем осталось сознание самого себя и чувствование своего несчастья. Вот собственные слова его: «Я был совершенно недвижим, слышал, как вокруг меня плакали; слышал, как ходившая за мною женщина сказала: "Он умер". Я не в состоянии изобразить, что почувствовал при сих словах. Я делал величайшие усилия, чтобы произвести хотя малейшее движение, но не мог пошевелить даже глазами. Чрез несколько времени брат мой подошел, рыдая, и дрожащей рукой закрыл мне глаза. Весь мир покрылся для меня непроницаемою тьмою; но я мог еще слышать, чувствовать и страдать. Вечером на другой день кто-то в комнате сказал, что тело начинает уже портиться, потому что от него пахнет. Принесли гроб. Меня положили в него. Брат укладывал мою голову на подушке, и я чувствовал, что слезы его падают на лице мое.

Когда все, принимавшие во мне участие, уже посмотрели на меня, я слышал, как они ушли. Гробовщики положили крышку и начали вставлять винты. Их было двое; одному, до окончания работы, понадобилось выйти; другой, завинчивая гроб, насвистывал веселую песню; потом перестал и, молча, продолжал работать. Пришло время похорон. Я почувствовал, что гроб поднимают и несут; чувствовал и слышал, что его ставят на дроги. Дроги поехали; я знал, что они везут меня в могилу. Они остановились, и гроб подняли. По неровности движения я догадался, что гробовщики несут меня на плечах. Потом они остановились. Я услышал, как веревки скользили по гробу, почувствовал, что он висит и качается. Его поставили на край могилы; я опять слышал, как веревки шмыгали по крышке; гроб опустили, и он сильно стукнулся о землю. Тогда я сделал или мне казалось, что я сделал, ужаснейшее усилие, чтобы пошевелиться… Тело мое осталось неподвижным. Вслед за тем на гроб упали несколько горстей земли. Тут опять случилась остановка. Потом начали работать лопатою, и стук земли, меня покрывавший, был ужаснее грома… Но я не мог сделать ни малейшего усилия. Шум постепенно уменьшался; я почувствовал, что земля давит крышку гроба, и догадался, что работники утаптывают могилу ногами и уколачивают ее лопатами. И этот шум прекратился… и все было тихо.

Считать часы было мне невозможно. Это смерть, думал я, и я осужден оставаться в земле до дня Суда Страшного. Тело мое скоро подвергнется гниению, и черви поспешат на пир, который им так старательно приготовили. Предаваясь сим ужасным размышлениям, я услышал шум и подумал, что это приближаются черви, крысы или какие-нибудь пресмыкающиеся. Шум беспрестанно увеличивался и приближался. Неужели, думал я, приятели мои догадались, что слишком рано меня похоронили? Эта отрадная мысль как бы осветила для меня мрак смерти.

Шум прекратился. Кто-то схватил меня руками за горло и вытащил из гроба, головою кверху. Я снова почувствовал воздух, но он был чрезвычайно холоден. Меня проворно понесли… и я вообразил себе, что меня несут пред судилище на том свете».

Его несли в амфитеатр. Воры, которые крадут мертвые тела из могил, вынули Г. Галыш… и над ним хотели делать гальванические опыты. Он был счастливее Прево, пробудился при первом прикосновении операторского ножа и, оправившись, описал удивительную свою историю.

Подобные примеры ужасны и должны бы заставить правительства принять какие-нибудь меры для того, чтобы они впредь не случались. Один ирландец рассказывал мне средство, которое один из его соотечественников придумал для себя. Он был чрезвычайно высокого роста и потому страх боялся, чтобы врачи не вздумали вскрыть его трупа. Это возбуждало в нем отвращение к докторам, производившее иногда самые смешные сцены. Он сделал завещание и отказал одному человеку тысячу фунтов стерлингов ежегодного дохода (25 000 рублей), с тем чтобы тот в течение десяти лет денно и нощно охранял его тело.