Петербургский ковчег - Сергей Михайлович Зайцев

— Сударь, пойдите отсюда вон!... — крикнул он визгливо.

Однако Аполлон не счел необходимым даже обернуться.

В это время землекопы какой-то ветошью счищали с крышки комки глины.

— Какой красивый, однако, гроб, — отметил чиновник.

Карнизов шипел Аполлону в спину:

— Вы — посторонний. Это воспрещается... Тут важный следственный акт...

— Открывайте, открывайте, — зябко поводя покатыми плечами, поторапливал чиновник; на ссору, что произошла между поручиком и появившимся у могилы молодым господином, он даже не обратил внимания.

Солдаты отомкнули бронзовые защелки и взялись за крышку.

Чиновник прикрыл себе лицо платочком. Карнизов так и замер с обнаженной шпагой в руке...

Аполлон мысленно обратился к Небесам с просьбой укрепить дух его перед новыми испытаниями. Голова его от волнения кружилась.

Все накрапывал дождь — его, кажется, кроме простуженного чиновника, никто не замечал. Из-под тучи вдруг выглянуло солнце; было странное освещение.

И солдаты сняли крышку...

— Господи!... — отшатнулся от неожиданности чиновник.

Карнизов побледнел, у него округлились глаза.

Аполлон не верил тому, что видит.

Солдаты крестились...

Милодора — не тронутая тленом — лежала в гробу; такая же, какую Аполлон видел в час прощания. А между тем этот час был почти месяц назад...

Мертвое, хотя по-прежнему красивое, восково-желтое лицо, накрашенные губы, чуть запавшие глаза, седые волосы, выглядывающие из-под чепца, блестящий лоб... упокоенная улыбка на устах — как прощение для врагов...

Аполлону даже показалось, что сейчас, в свете дня, Милодора похожа на охотницу Диану, ту, с портрета... Кабы ей еще открыть глаза и кабы закрасить седину... И кабы не эта мертвенная желтизна...

— Да это же кукла!... — вдруг воскликнул один из землекопов и ткнул черенком лопаты Молодоре в грудь.

Аполлон вздрогнул.

Он услышал звук, какой бывает, если ткнуть чем-нибудь в сухую солому...

Аполлон, поручик Карнизов, чиновник в сером в растерянности смотрели, как землекоп ворочает черенком лопаты соломенное чучело в гробу... Наконец землекоп выбросил чучело им под ноги. В гробу остались десятка полтора кирпичей и деревянная голова, крытая воском и искусно расписанная...

Аполлон оглянулся на Карнизова. И поразился: тот счастливо улыбался. Шпага матово поблескивала у него в руке.

Солдаты, впечатленные увиденным, вновь достали свои трубки.

Тем временем чиновник тростью осторожно повернул в гробу восковую голову:

— Однако... Какая искусная подделка! Впечатление, можно сказать, полное... — и хохотнул. — Я думал, ничему уже в этой жизни не удивлюсь... — оставив голову в покое, чиновник отчаянно высморкался... — Поедемте, что ли... Сыро, господин поручик...

Домой Аполлон возвращался пешком. Он шел по улицам, воспрянувший духом, и не замечал прохожих, не замечал экипажей, иногда даже рискуя столкнуться с каким-нибудь мужиком грудь в грудь или попасть под колеса. Мысли его были сосредоточены на сегодняшнем прекрасном открытии, которое свидетельствовало ни о чем ином, как о том, что Милодора жива... жива... А разве Аполлон когда-нибудь верил, что она мертва?.. Сейчас ему казалось, что он никогда не верил до конца в смерть Милодоры. Все эти дни в нем жило, хотя и не прорастало, крохотное зернышко надежды... И Филомена Станца не отыскала души Милодоры среди мертвых, говорила о каком-то городе (не напрасно деньги взяла: сказала правду; ах, ясновидение ее удивительно!., поразительно!...).

Сейчас многое становилось понятно Аполлону: и то, почему начинал нервничать Федотов (а уж без участия Федотова тут не обошлось!), когда Аполлон склонялся низко к «мертвой» Милодоре и запечатлевал поцелуй «у нее» на холодном лбу, и то, отчего переглядывались Федотов с Холстицким (и без художника Холстицкого здесь не обошлось, ибо кто еще способен был столь мастерски изготовить куклу и расписать ее под Милодору; за основу он, конечно же, взял портрет Милодоры в образе Дианы, подлец!), когда Аполлон не в состоянии был сдержать свои сильные чувства, и то, зачем Холстицкий отговаривал Аполлона ехать на кладбище, — знал ведь, знал, что погребать будут не Милодору, а соломенную куклу, и — ни словом, ни полсловом... Между тем оба говорили, что они друзья Аполлону и как будто сочувствовали его любви. Почему же они так жестоко обошлись с ним? Почему устроили ему настоящую казнь египетскую?

И главный вопрос: где же Милодора?..

Если выходит, что жива она, почему тогда оставила в неведении Аполлона?

Кое-что, впрочем, уже можно было предполагать с известной степенью уверенности...

Где же Милодора могла быть, как не у графа? И кто еще мог так искусно все устроить, если не граф?..

Однако опять возникали сомнения: коли Милодора в Петербурге, почему молчит до сих пор, почему не пришлет весточку? Или ее нет в Петербурге?..

На эти непростые вопросы Аполлону еще предстояло ответить. А пока у него было главное: знание того, что как бы там ни обстояло все, а Милодора жива!... Так радостно и легко стало на сердце и, несмотря на непогоду, — так светло вокруг.

Экипаж, крытый черным лаком, неспешно катил по мостовой; молодцеватый кучер, подпоясанный белым кушаком, покрикивал на прохожих, цокали по булыжнику копыта, мягко покачивался кузов.

Здания, фонари, лавки ремесленников и торговцев, яркие вывески, тротуары, по которым деловито сновал городской люд, — медленно проплывали за окнами.

Граф сидел, сложив руки на трость с золоченым набалдашником, и, без интереса поглядывая на улицу, говорил о генерале Ермолове, который пребывает ныне на Кавказе и который прислал графу любопытное письмо с описанием успешных действий русских войск за Кубанью.

Графа слушала молодая женщина, сидящая напротив и скрывающая лицо под темной вуалью. Граф покачал головой:

— Ах, кабы таких, как Алексей Петрович, было поболее!... Считай, князь Кутузов да он и сделали кампанию двенадцатого года. Много, понятно, было героев, но гениев... Только гении способны сосредоточить в себе усилия миллионов и дать этим усилиям должное направление... Он скромен. Я уже писал ему об этом, но он пропустил без внимания; хвалит своих офицеров, на полстраницы расписывает храбрость солдат. Особо тепло отзывается об артиллерии полковнике Коцареве... Наверное, молодой — мне это имя ничего не говорит...

Заметив, что спутница слушает его без интереса, граф заговорил о другом:

— Я думаю, что вам, сударыня, все же надо будет уехать на время.

Милодора подняла вуаль; глаза ее были печальны:

— Но вы же сами говорили, что государь рассмотрел прошение и...

Граф покачал головой: