Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

— С огромной долей уверенности, надо полагать… — тщательно подбирая слова, обратился Шлёма к Илье. — Эмпирическим путем, отцом всякой достоверности, вкупе с иррациональным расчетом… согласитесь, этак сподручней, охватней… и зрачки расширяет… Возможность ошибки практически исключена. Да что тут долго рассусоливать! В общем, выяснено — вы парх. Поздравляю.

— Свой элемент вы оказались в доску, — подтвердил Лютый, отдирая от Ильи датчики и распутывая мотки проводов. — Молоток! Молот грома прямо! А Видаки, пеньки с глазами, не вросли поначалу, не прочухали, что вот — ниспосланный… Помутнение нашло. Поучить отца решили сухари сушить!

— Добро пожаловать в стан избранных! — торжественно произнес Шлёма, помогая Илье подняться и облачиться в белый полотняный фартук, расшитый желтыми цветами. — Нет, кроме шуток, тайная «босота Френкелева» приветствует собрата! Показатели у вас завидные… Ай-кью — ой-вэй… Согласно сану, отныне обращение к вам — тов — от древнего «хорошо».

Он коснулся пальцем серебряной снежинки, висящей у Ильи на груди («Отцова? Вижу…»), шипы на опасе потрогал осторожно, перемолвился с Лютым:

— Адамант, по всему, не так ли?

— Орихалк, точняк-медуяк, к Гере в Пещеру не ходи! Кронсплав, скол серпа перворезника. Всплыл…

Зоркие синхронно взяли Илью под руки — часть ритуала? — он послушно волочился ногами по полу — и подтащили к «козлам» с приборами.

— Лабораторный анализ вас наглядно доказал… — говорил Шлёма.

— Да щас сами углядите, своими лупетками, е-е, — обещал Лютый, деловито разворачивая один из диковинных приборов экраном наперед и подкручивая фитилек настройки.

Илья вперил взгляд в экран. По экрану бежали волны, там цвели полосы, «шел снег». Волшебный прибор! Было на что посмотреть. Шлёма давал пояснения. Лютый влезал с малограмотными комментариями, тыча в экран отставленным мизинцем с перстнем.

— Обратите внимание, как клетки без ядра, так называемые прокариоты, трансформируются — и на наших глазах зарождаются эукариоты, уже с ядром…

— Гля, гля, а вон уже искариоты поперли, повылезали из клеток! Хвать, ядро те за ногу, да в омут! Тоннельный эффект… Крути дальше.

Двойная зеленая спираль на экране приятно светилась и плавно поворачивалась.

— Видите в глубине, в туманности, небольшое такое желтоватое сгущение, пульсирующее, — нечто вроде звездочки с шестью лучами? Это и есть так называемый «гекса-ген»…

— Зырь, зырь, клякса шестиногая — прыгает как бы, желтяха, скачет, как бы танцует… с шиксами… с красной веревкой на шее… Узреваете?

— …он же так называемый «е-ген». Безумный вопрос: «Время е?» повлек за собой гипотезку «пространство-е» — ну, далее везде…

— Е-мое, от то-то и ото ж! Наш он, еген-то, не спутаешь, на-аш, родимчик… Чисто маген! Доминантный! Такое пятно не ототрешь!

— Лакмусов кусочек… «Раз жолта звезда — аз есмь парх тогда» — дается определение в старых лабораторных тетрадях. Интересно (забавно), что Агицын обнаружил «желтый ген» совершенно случайно, рутинно исследуя остаточные явления жизнедеятельности моэлей, так называемые микросрезы… А Левин-Стефенсон открыл его «на кончике пера», сидючи с запором в своем «депо идей» в «желтом доме». Они независимо друг от друга практически одновременно опубликовали результаты, но там, где они их опубликовали, никому и в голову не пришло их читать, да и странно было бы… Впоследствии Раппопорт, у обоих отщипнув и обобщив, просто ввел в ученый обиход…

Илья слушал этот лепет, клевал носом, пулился на экран во все глаза, продирая, хоть спички вставляй, а также шевелил губами, но — молчок! «Что он там лепит? — думал он сонно, морготно. — А также порет и гонит без остановки… А я яко обрабатываемая деталь, ползущая по стоящему конвейеру». Прекрасно Илья видел, что приборы были из картона, а которые и слеплены из глины, с пыльными, давно не мытыми экранами. Провода веревочные, разлохмаченные, никуда не тянущиеся. «Как же они, всуеплеты, здесь звезды даже свои желтые исчисляют, буквы в небе? — размышлял он желчно. — На песке сквозь пальцы, что ль, густобрехи? В умишке?»

— Ну все, нагляделись… Отходи от окошка, — скомандовал Лютый.

— Понимаете, мы с вами одной… в одной… как бы это сформулировать… — волновался Шлёма. — Ну, одного поля, что ли. След в след, пятка к пятке…

Глас его стал напевен:

— Не знали вы доселе сего, блукали в потемках не зря — а надо было зреть! Силос лотоса хрупали… И всех озирающих, между прочим, с панталыку сбили, катарактыш вы этакий… Но спала пелена и отверзлись зеницы! Вы же, возликуем и порадуемся, — парх-Золотые Уши, сын Завета! Желток жестоковыйный! Бело-голубая кровь!

— Так точно! — согласился Лютый. — Крепко от него пархом пахнет. Духом! Интелехтом шибает, с чесночком… Свой хлопец, корневая раса!

— Мы вас сейчас испытаниям подвергнем, — порадовал Шлёма. — Простая формальность. Там и присягнете заодно на верность Республике. Здесь рядышком, за стенкой… Видите входное отверстие?

Илья вспомнил сказ о пацане, который провалился в песцовую нору и должен был, ориентируясь по узорам на стенах, пройти через 613 дверей, чтобы воротиться восвояси, на Трассу.

— Е-вижу, — вздохнул он.

7

Стул был шаткий, жесткий, неудобный. Илья ерзал. И они еще называют это креслом («Располагайтесь в кресле, как царь. Прямо устроен самый настоящий трон, э?»). На левую руку выше локтя ему укрепили черную коробочку и обмотали руку ремешком-электродом, трижды захлестнув его вокруг ладони. Такую же коробочку прикрепили на лоб. Причиндалы эти назывались «филактерии». Это уже были не лабораторные фанерные декорации, розовая туфта — тут Илья лишь пытался дернуться, так коробочка так сдавила череп обручем, так локоть сжало — только пискнул «ай, ай, сдаюсь» — эк, жестоковыйные механизмы!

Стул-кресло украшала грубая резьба — профили идущих друг за дружкой бородатых людей с длинными клювами вместо носов, поднявших меч и костыль, — видимо, картины битв. Сильный стул. Само же помещение, пространство меж четырех стен, которое, судя по надписи на тетрадном листке в клеточку, прикнопленном к обоям в синий цветочек, называлось «Зал Сути», было вполне симпатичное. Отделанное скорее со вкусом, чем роскошное. Одна стена — перед Ильей — зеркальная, с плюшевыми портьерами, как в поселковой чифирне. Другая стенка увешана стендами, полками с книжками, как в приисковой читальне. Имелось вон панно на стене — мохнатые лошаденки по брюхо в сугробах (снега Исхода?), всадники в щелеглазых шлемах с рогами, в черных ватных потрепанных куртках-кирасах, с пищалями — как их, бродяг, — конкистатары? Трещина на штукатурке в простенке смутно напоминала силуэт бегущего песца. Вот и добежали, добрались — огромная летающая скала-крепость над бушующим морем — молнии сверкают, валы вздымаются — во всю оставшуюся стену, нависает. За стеной неуверенными пальцами играли Гендельсона — «Этюд Иуды». «Кстати, по стенам ни одного образа — дурной знак», — хмыкнул про себя Илья. Вопрос, так сказать, из зала Сути — как же они опыты-то ставят? Он вспомнил, как в отрочестве, в урочные дни «ламед» и «шин» ходил пытливо к иконе Колымской Божьей Матери — пускать мышь за стекло… Наблюдал метания, метоболизм… Усмехнулся размягченно.