Высокое стремление: судьба Николая Скрыпника - Валерий Солдатенко

«застувач» – аналог на русском языке «экран»

«копалка» – «экскаватор»

«дотик» – «контакт»

«притичка» – «штепсель»

«жильникарня» – «кабельный завод»

«автомобілярня» – «автозавод»

«цяцькарня» – «фабрика игрушек»

«взуттярня» – «обувная фабрика»

«електровня» – «электростанция»

«неділко» – «атом»

«дрибень» – «петит»

«письмівка» – «курсив»

«витинок» – «сектор»

«утинок» – «сегмент».

Все это так. И на уровне поиска недостатков в «скрыпниковском правописании» на конкретных примерах разговор можно продолжать и дальше. Однако главное, чего достиг Н. А. Скрыпник проведенной реформой, заключалось в другом.

Прежде всего, впервые за много веков украинскому языку официально был предоставлен национально-государственный статус. Во-вторых, созданы, пусть не самые совершенные (сам по себе этот процесс действительно длительный, сложный, кропотливый – и вообще трудно утверждать, что имеет свое завершение) научные основы национального языкотворчества, выработаны соответствующие нормативы, изобретены определенные препятствия для чужеродных влияний и намечены пути приближения научной, деловой речи к естественным народным источникам языка, оплодотворения его литературно изысканными достижениями.

В-третьих, несмотря на то что «скрыпниковское правописание» было официально (документально) отменено сразу после его смерти, «жизнестойкость» правописания оказалась весьма мощной. Оно в значительной степени, может быть даже в своей определяющей основе, присутствует и в ныне действующих правилах и практике. Оно продолжало почти в полном объеме использоваться на западноукраинских землях до начала там советских преобразований осенью 1939 г. Оно господствует и по сей день в западной украинской диаспоре. Оно давало неуничтожимые ростки во время всех последующих попыток под видом объективного действия интернационалистских тенденций деформировать природные основы украинского языка. Не случайно оно (правописание или его элементы) имеет большую притягательную силу, когда идет слишком нелегкий и длительный процесс поиска вариантов языковой реформы сегодня. Единственное, что в данном случае вызывает естественное недовольство и возражения, – это желание не столько следовать общим скрыпниковским подходам к делу, сколько реанимировать отдельные (часто безосновательные, потому отклоненные жизнью) их внешние проявления.

* * *

Не меньший общественный резонанс и значение для всего процесса украинизации в 20-е годы имели дискуссии среди художественной интеллигенции, в том числе и в первую очередь той, для которой слово, язык, национальная окраска – основное средство самовыражения и одновременно влияния на широкую общественность.

История мировой культуры переполнена примерами очень сложных, нередко конфликтно-враждебных отношений между литераторами, художниками, представителями иных сфер искусства и культуры. И, в общем-то, удивительного в этом ничего нет. Ведь если не считать досадных нарушений элементарных основ воспитанности, приличия, такта, в основном речь идет о самоутверждении дарований, талантов, соревновании творческих амбиций, искренних стремлений доказать, что так совершенно, неповторимо и даже гениально постичь, объяснить жизнь, ее существенные аспекты, научить нравственному поведению не сможет никто другой. И тогда такая личность берется за перо или за кисть, садится за рояль, выходит под свет рампы… А между тем мало кому дано понять (хотя такое случается, однако в основном далеко не сразу), что она (эта личность) в художественном восприятии, осмыслении, воспроизведении действительности уступает другим. Причины непризнания или недостатков популярности (первая и самая простая, хотя и не самая безупречная «лакмусовая бумажка» торжества таланта) быстрее и легче всего отыскиваются не в самих себе, не в своем творчестве, а больше в сфере взаимоотношений, коварстве конкурентов и неумении их почитателей отличить настоящие произведения искусства (конечно, свои) от подделок (конечно, чужих), подлинные шедевры от серого ремесленничества.

Особый взрыв страстей в такой деликатной сфере, как литература и искусство, всегда приходился на революционные времена. Действительно, масштабные сдвиги, качественные прорывы в одних случаях непосредственно предшествовали социальным потрясениям, в значительной степени готовили их взрыв или сопровождали в апогеях борьбы, рождались, как говорится, в горниле революции, или же, в других, были их прямым продолжением, ярким, самым показательным свидетельством их глубинности, кардинальности, всеобъемлемости.

Как бы ни оценивалась эпоха 1917–1920 гг. в России, в Украине в том числе, порожденные ею процессы (спектр высказываний здесь, как известно, широчайший – от «главного события ХХ века» до «величайшей трагедии»), неоспоримым остается то, что она подняла к активному историческому действию миллионные массы, побудила каждого индивидуума глубже задуматься над проблемой выбора жизненной позиции, проблемой личной ответственности перед обществом, его будущим. Естественно, оперативнее и могущественнее реагировали на общественные настроения личности с чувствительными душами, с обостренным ощущением пульса жизни, особенно всевозможных его проблем.

Наглядным подтверждением массового стремления к творчеству, своеобразным проявлением культурной революции (правда, немало авторов, публицистов берут словосочетание в кавычки), приобретшим просто взрывной характер, стали 20-е годы прошлого века. Редко кто-либо из тех, кто имел хоть какие-то художественно-творческие наклонности, не искушался пробой собственных сил на поприще служения музам. Конечно, в условиях коренной ломки устоев жизни, решительных отходов от традиций, нередко откровенного пренебрежения к интеллектуальным и духовным достижениям предыдущих поколений, рождались фигуры, группы, направления, школы, смело, без стеснения претендующие на обладание «истиной в последней инстанции», не сомневающиеся в достижении «абсолютной органичности содержания и формы» предлагаемых творений, своими разноустремлениями, воинственным, нерастраченным пылом и просто-таки поразительной самоуверенностью и активностью создавали настоящий хаос в культурно-духовной среде.

Однако имманентный коммунистам максимализм предполагал овладение всеми сферами жизни («нет таких крепостей, каких не брали бы большевики!») и обязательное руководство ими. Поэтому Николаю Алексеевичу Скрыпнику на должности наркома просвещения, хочешь не хочешь, пришлось окунуться в ситуацию, от которой осмотрительные политики предпочли бы оказаться подальше. На культурном фронте (еще один тогдашний термин, иронически встречается многими сегодняшними критиками) не просто кипели страсти, нередко выплескиваясь через край. Подбирая самую образную терминологию, можно было бы сказать, что разворачивались битвы стратегического значения, в действие бросались ударные силы, в состояние наиболее полной готовности приводились последние резервы. А о проблеме вечного конфликта художника и власти нечего распространяться. Разве стоит напомнить, что невиданные общественные изломы и здесь обусловили большую, по сравнению с привычной, остроту и напряжение.