Том 1. Стихотворения. Поэмы - Константин Михайлович Симонов

один…

Он поспешил глаза смежить,

Чтоб не прочли в последнем взоре

Безумную надежду жить,

Людское, будничное горе.

3

Вдоль долгих улиц гроб несли.

На бархате ряды регалий,

Оркестры медным шагом шли,

Полки армейские шагали.

Чтоб этим оскорбить хоть прах,

В эскорт почетный, против правил,

В тот день заняв их на смотрах,

Полков гвардейских не дал Павел.

Ну, что ж! Суворов, будь он жив,

Не счел бы это за обиду;

Он, полстолетья прослужив,

Привык к походному их виду,

Он с ними не один редут

Взял на веку. И, слава богу,

За ним в последнюю дорогу

Армейские полки идут.

1938–1939

Мурманские дневники

У окружкома на виду

Висела карта. Там на льду

С утра в кочующий кружок

Втыкали маленький флажок.

Гостиница полным-полна.

Портье метались дотемна,

Распределяя номера.

Швейцары с заднего двора

Наверх тянули тюфяки.

За ними на второй этаж,

Стащив замерзшие очки,

Влезал воздушный экипаж.

Пилоты сутки шли впотьмах,

Они давно отвыкли спать,

Им было странно, что в домах

Есть лампа, печка и кровать.

Да, прямо скажем, этот край

Нельзя назвать дорогой в рай.

Здесь жестко спать, здесь трудно жить,

Здесь можно голову сложить.

Здесь, приступив к любым делам,

Мы мир делили пополам:

Врагов встречаешь – уничтожь,

Друзей встречаешь – поделись.

Мы здесь любили и дрались,

Мы здесь страдали. Ну и что ж?

Не на кисельных берегах

Рождалось мужество. Как мы,

Оно в дырявых сапогах

Шло с Печенги до Муксольмы.

У окружкома на виду

Большая карта. Там на льду

С утра в кочующий кружок

Втыкают маленький флажок,

Там, где, мозоля нам глаза,

Легла на глобус бирюза,

На деле там черным-черно,

Там солнца не было давно.

За тыщу верст среди глубин

На льду темнеет бивуак.

Но там, где четверо мужчин

И на древке советский флаг,

Там можно стать к руке рука,

Касаясь спинами древка,

И, как испытанный сигнал,

Запеть «Интернационал».

Пусть будет голос хрипл и груб,

Пускай с растрескавшихся губ

Слетает песня чуть слышна –

Ее и так поймет страна.

Гостиница полным-полна.

Над низкой бухтою туман,

Девятибалльная волна

Ревет у входа в океан.

К Ял-Майнену, оставив порт,

В свирепый шторм ушли суда.

Семисаженная вода

Перелетает через борт.

Бушует норд. Вчера Москва

Послала дирижабль. Ни зги!

По радио сквозь вой пурги

Едва доносятся слова.

Бушует норд. Радист в углу,

Охрипнув, кроет целый мир:

Он разгребает, как золу,

Остывший и пустой эфир.

Где дирижабль? Стряслась беда…

Бушует норд. В двухстах верстах

Был слышен взрыв. Сейчас туда

Отправлен экстренный состав.

За эту ночь еще пришло

Два самолета. Не до сна.

Весь окружком не спит. Светло,

Гостиница полным-полна.

Сегодня в восемь пять утра

Нашли разбившихся. В дугу

Согнулся остов. На снегу

Живые грелись у костра.

Был выполнен солдатский долг,

В гробы положены тела.

Их до ближайшего села

Сопровождает местный полк.

Другим летели помогать –

Погибли сами. Чтоб не лгать –

Удар тяжел. Но на земле

Есть племя храбрых. Говорят,

Что в ту же ночь другой отряд

Ушел на новом корабле.

У окружкома на виду

Большая карта. Там на льду

С утра в кочующий прыжок

Втыкают маленький флажок.

Всю ночь с винтовкой, как всегда,

Вдоль рейда ходит часовой.

Тут ждут ледовые суда

В готовности двухчасовой.

До кромки льда пять дней пути.

Крепчает норд. Еще в порту,

Товарищ, крепче прикрути

Все, что нетвердо на борту,

Поближе к топкам и котлам

Всю ночь механики стоят,

Всю ночь штормит, – быть может, нам

Большие жертвы предстоят.

В больницу привезен пилот.

Он весь – один сплошной ожог.

Лишь от бровей – глаза и рот –

Незабинтованный кружок,

Он говорит с трудом: – Когда

Стряслась с гондолою беда,

Когда в кабине свет погас,

Я стал на ощупь шарить газ,

Меня швырнуло по борту.

Где ручка газа? Кровь во рту.

Об радиатор, об углы,

Об потолки и об полы.

Где ручка? На десятый раз

Я выключил проклятый газ.

Напрасный труд! Сквозь верхний люк

Врывалось пламя. Через щель

Внизу я видел снег и ель.

Тогда, сдирая кожу с рук,

Я вылез вниз. Кругом меня

Свистало зарево огня.

Я в снег зарылся с головой,

Не чувствуя ни рук, ни ног,

Я полз по снегу, чуть живой,

Трясясь от боли, как щенок.

Меня перенесли к костру.

Нас всех живых осталось шесть.

Всем было плохо. Лишь к утру

Мы захотели спать и есть.

Обломки тлели. Тишина.

Лишь изредка в полночный мрак

Взлетал нагретый докрасна

Еще один запасный бак.

Всю ночь нас пробирала дрожь.

Нам было всем как острый нож

Смотреть туда, где на снегу

Тлел остов, выгнутый в дугу.

Забыв на миг свою беду,

Мы представляли, что на льду,

Вот так же сидя, как и мы,

К огню придвинувши пимы,

Четыре наших парня ждут,

Когда им помощь подадут.

Нам холодно. Им холодней:

Они сидят там много дней.

Уже кончается зима.

А где же мы? Вода кругом…

Чтоб не сойти совсем с ума,

Нам надо думать о другом.

Что ж, о другом – так о другом!

Давай о самом дорогом.

Но что ж и мне и всем другим

Казалось самым дорогим?

Вот так же сидя, как и мы,

К огню