Экипаж «Меконга» - Исай Лукодьянов

— Колонна проницаемых труб сама пронзит землю до нефтяного пласта…

— А грунт внутри трубы? Как через него нефть пойдет?

— Неуязвимость от пуль! Полный переворот в военном деле!

— Романтика…

Некоторое время они молча ели. Потом Николай снял с вешалки плащ:

— Пойдем на улицу. Все равно спать не смогу.

Долго бродили они в эту ночь по пустынным улицам, и сонный Рекс плелся за ними, не понимая, что стряслось с его хозяевами.

С моря дул свежий ветер, пахнущий солью и водорослями.

— Юрка, не будем заноситься. Не дети же мы… Нет, серьезно. Спокойнее надо… Узкая практическая задача — трубопровод. Больше ничего. Согласен?

Николай крепко потряс руку другу, круто повернулся и пошел домой.

Двор в Бондарном переулке отличался музыкальностью.

По вечерам из всех окон неслись звуки радиол и пианино, лилась протяжная восточная музыка.

Гражданка Тер-Авакян, известная под прозвищем Тараканши, жаловалась, что общий шум мешает ей слушать собственный приемник. Особенно допекал ее ближайший сосед, Вова: каждый вечер он проигрывал по нескольку раз любимую пластинку «Мишка, Мишка, где твоя улыбка».

Инженер Потапкин раньше не был замечен в музыкальных излишествах. Но теперь он восстановил против себя весь двор: несколько вечеров подряд из окон его галереи доносилась одна и та же надоедливая песенка, сопровождаемая лихим топотом и гитарными переборами:

Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня,

Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня!

А сотрудники одного академического института с удивлением заметили, что Бахтияр Халилович Багбанлы, известный как большой любитель восточной музыки, часто напевает себе под нос слова, даже отдаленно не напоминающие восточный стиль:

Сербияночку мою работать не заставлю,

Сам и печку растоплю и самовар поставлю!

Тщательно составленное описание установки было послано в Академию наук вместе с подробным докладом и магнитофонными лентами. Молодым инженерам было велено до поры держать все в секрете и прекратить опасные эксперименты.

— Довольно кустарщины, — сказал Колтухов. — Вторгаться в строение вещества — это вам не на гитаре сыграть. Вот, помню, в двадцать седьмом году был со мной такой случай в городе Борисоглебске…

Прошла неделя, месяц — он

К себе домой не возвращался.

А. Пушкин, «Медный всадник»

Рита вернулась из школы раньше обычного. Отперев дверь своим ключом, она вошла в переднюю, сняла пальто — и вдруг замерла, прислушиваясь. Из спальни доносились шорохи и скрип. Скрипела, несомненно, дверца платяного шкафа.

Анатолий Петрович никогда в такое время дома не бывал. Неужели забрался вор?

Рита на цыпочках подошла к двери в спальню. Затаила дыхание. Да, там явно орудует вор. Закрыть дверь на ключ и кинуться к телефону…

Знакомое покашливание за дверью. Рита влетела в спальню:

— Господи, как ты меня напугал!

Бенедиктов, в домашней коричневой куртке, стоял перед раскрытым шкафом и рылся в Ритиных полках — это она сразу заметила. Он не обернулся, услышав ее восклицание. Быстро захлопнул дверцу шкафа и, прихрамывая, отошел к окну.

— Что случилось? — спросила она встревоженно. — Почему ты дома?

— Нездоровится немного.

— Что-нибудь с ногой?

— Да нет, ничего, — нехотя ответил Бенедиктов. — Я тут носовой платок искал. Дай мне, пожалуйста.

Рита подошла к шкафу и достала носовой платок.

— Правда, ты плохо выглядишь, Толя. Измерь температуру.

Он отмахнулся и ушел к себе в кабинет.

Рита переоделась и пошла в кухню готовить обед. Надев резиновые перчатки, принялась старательно чистить картошку.

Третьего дня она заметила, что в шкафчике под трюмо ее вещи лежат не так, как обычно. Она не придала этому особого значения. Но теперь она поняла, что он ищет. Ее возмутила его настойчивость: ведь она ясно сказала, что нож утонул. Проклятый нож! Из-за него все беды последних месяцев, из-за него ужасная раздражительность Анатолия и эта возрастающая отчужденность… Сегодня она поговорит с Анатолием. Так дальше продолжаться не может.

Она крупными кружками нарезала картошку над шипящей сковородой. Муж любил жареную картошку.

С грустью и тревогой думала Рита о том, что Анатолий в последнее время почти не разговаривает с ней. Когда она рассказала ему о неожиданном визите двух молодых людей, он страшно взволновался. «Надо быть совсем безмозглой, чтобы выбросить ящичек с матвеевской рукописью! — кричал он. — Подарить его каким-то мальчишкам!» Но откуда ей было знать, что в грязном ржавом бруске, который лежал под комодом вместо недостающей ножки, может храниться древняя рукопись? Ничего она не знала и о третьем ящичке, о котором спрашивали «мальчишки»…

После этого неприятного разговора Анатолий еще больше замкнулся и совершенно перестал рассказывать ей о своей работе.

Теперь они работают вдвоем с Опрятиным. Рита давно потеряла веру в успех. Но, может быть, вдвоем они все-таки добьются?.. Может быть, действительно они не могут обойтись без ножа?..

Была еще одна причина для сомнений и тревоги. Этот молодой инженер, «спаситель на море и на суше», Потапкин — теперь она знала его фамилию, — сделал у них в школе доклад. Он говорил о близкой возможности создать такой нефтепровод, в котором струя нефти свободно пройдет сквозь море. Это поразило Риту. Значит, проницаемость — не такая уж фантастически далекая идея?..

Потапкин… Эта фамилия ни о чем не говорила Рите. Но было в лице молодого инженера, в его повадке что-то давно знакомое. Смутное и далекое воспоминание мелькнуло у Риты в голове еще в тот вечер, когда он со своим другом пришел справляться относительно ящичков. А слушая его доклад в школе, пристально глядя на него, она, Рита, уже почти догадалась… Сама не зная почему, она гнала прочь эту догадку…

Рита позвала мужа обедать. Бенедиктов отказался. Он лежал в кабинете на диване, глаза у него были воспаленные, лицо красное и мокрое от пота.

— Ты болен! — сказала Рита. — Я вызову врача.

— Никаких врачей. Достань мне пенициллин из аптечки.

Только поздним вечером, когда температура подскочила почти до сорока, он разрешил сделать ему компресс: оказалось, у него на правом бедре огромный нарыв. Но о враче не хотел и слышать.

Вечером следующего дня пришел Опрятин. Он посидел немного у постели Бенедиктова, поговорил с ним о разных делах. Он был чрезвычайно любезен, сказал Рите, что работа хорошо подвигается, хвалил эрудицию Анатолия Петровича.