Ожерелье королевы - Александр Дюма

Радостная, легкая, опираясь на руку самого счастливого человека, которого когда-либо благословлял Бог, она направилась к двери, за которой виднелись следы конских копыт.

Они вышли и наклонились, чтобы рассмотреть их. Луна выглянула из-за облака словно для того, чтобы помочь им.

Лунный луч мягко скользнул по прекрасному лицу королевы, которая оперлась на руку Шарни, слушая его и вглядываясь в кусты.

Вполне убедившись во всем, королева заставила де Шарни вернуться в парк, удерживая его нежными пожатиями руки.

Дверь за ними закрылась. Пробило два часа.

— Прощайте! — сказала она. — Возвращайтесь к себе. До завтра!

Она пожала ему руку и, не прибавив более ни слова, исчезла под грабами.

А за дверью, которую они только что закрыли, поднялся из-за кустов человек и скрылся в лесу, окаймлявшем дорогу.

Удаляясь, этот человек уносил с собой тайну королевы.

На следующий день королева, улыбающаяся, прекрасная, вышла из своих апартаментов — пора было идти к мессе.

В двойной шеренге, образуемой дворянами, с правой стороны можно было видеть Шарни, которого друзья поздравляли с выздоровлением, с возвращением, а главное — с тем, что лицо у него сияло.

Он обратил внимание на одинокую фигуру, чья сумрачная бледность и неподвижность поразили его в самый разгар его опьянения.

Он узнал Филиппа де Таверне, затянутого в мундир и державшего руку на эфесе шпаги.

— Простите, господа! — раздвигая рукой окружавшую его группу, произнес Оливье. — Разрешите мне выполнить долг вежливости.

Шарни протянул было руку, чтобы Филипп подал свою, но в эту самую минуту барабан возвестил о появлении королевы.

— Идет королева, — медленно произнес Филипп, не отвечая на дружеский жест Шарни.

Королева приблизилась. Можно было видеть, что она улыбается разным людям, берет или приказывает брать прошения. Она еще издали заметила Шарни.

Внезапно ее отвлек от этого сладостного, но опасного созерцания шум шагов и звук какого-то чужого голоса.

Шаги заскрипели слева по плитам пола. Взволнованный и вместе с тем строгий голос произнес:

— Ваше величество!..

— Ах, это вы, господин де Таверне! — придя в себя, воскликнула она. — Так это вы? Вы хотите о чем-то попросить меня? Говорите же!

— Я прошу ваше величество дать мне на досуге десятиминутную аудиенцию, — сказал Филипп, суровая бледность лица которого не уменьшилась.

— Сию минуту, — сказала королева, бросая беглый взгляд на Шарни: она невольно испугалась, увидев его столь близко от его старого противника.

— Следуйте за мной.

Четверть часа спустя Филиппа ввели в библиотеку, где ее величество королева принимала по воскресеньям.

— А! Господин де Таверне! Входите! — приветливо заговорила она. — Успокойте меня поскорее, господин де Таверне, и скажите, что вы пришли не затем, чтобы сообщить мне о каком-нибудь несчастье.

— Я имею честь заверить ваше величество, что на сей раз я приношу вам добрую весть.

— Ах, так это весть! — сказала королева.

— Сегодня последний отпрыск той семьи, которой вы, ваше величество, изъявили благоволение, исчезнет, чтобы больше не возвращаться к французскому двору, — печально проговорил Филипп.

— Вы уезжаете? — вскричала она.

— Да, ваше величество.

— Странно! — задумчиво прошептала она и не прибавила более ни слова.

Филипп по-прежнему стоял как мраморная статуя, ожидая жеста, которым королева его отпустит.

— А куда вы отправляетесь? — внезапно выйдя из задумчивости, спросила королева.

— Я отправляюсь, чтобы присоединиться к господину де Лаперузу, — отвечал Филипп.

— Господин де Лаперуз сейчас на Новой Земле… Все, что я знаю, — продолжала она, — это то, что я любила Андре, а она меня покинула. Что я дорожила вами и что вы тоже меня покидаете. Это для меня унизительно, что такие прекрасные люди, — я не шучу, — оставляют мой дом! Быть может, здесь есть кто-то, кто вам неприятен? Ведь вы обидчивы, — прибавила она, устремляя свой светлый взгляд на Филиппа.

— Никто мне не неприятен.

— Вы знаете, что только сегодня возвратился господин де Шарни, — продолжала она. — Я говорю: сегодня! И сегодня же вы просите у меня отставки?

Филипп даже не побледнел, а побелел. Жестоко уязвленный, жестоко поверженный, он встал на ноги, чтобы, в свою очередь, безжалостно поразить королеву.

— Это правда, — заговорил он, — я только сегодня узнал о возвращении господина де Шарни, но он вернулся гораздо раньше, чем вы думаете, ваше величество, — я видел его около двух часов ночи у дверей парка, прилегающего к купальням Аполлона.

Королева тоже побледнела и с восхищением, смешанным с ужасом, подумала об идеальной учтивости этого дворянина, который не терял ее и в гневе.

— Хорошо, — упавшим голосом прошептала она, — поезжайте. Я вас больше не задерживаю.

Филипп поклонился в последний раз и вышел медленными шагами. Сраженная королева упала в кресло и сказала:

— Франция! Страна благородных сердец!

Кардинал, однако, увидел, что три ночи прошли одна за другой совсем не так, как те, которые без конца воскресали в его памяти.

Ни от кого никаких известий, никакой надежды на встречу! За полдня он десять раз посылал за графиней де ла Мотт к ней на дом и десять раз в Версаль.

Десятый курьер, наконец, привез к нему Жанну, которая следила там за Шарни и королевой и в душе с удовлетворением отметила нетерпение кардинала, коему в скором времени она будет обязана успехом своего предприятия.

При виде ее кардинал взорвался.

— Как? — заговорил он. — Вы так спокойны? Как? Вы знаете, какие мучения я терплю, и вы, вы, называющая себя моим другом, допускаете, чтобы эти мучения продолжались до самой смерти?

— Ваше высокопреосвященство! Будьте любезны, запаситесь терпением, — отвечала Жанна. — То, что я делала в Версале, вдали от вас, куда полезнее, чем то, что делали здесь вы, поджидая меня.

— Но в конце-то концов... любит она меня хоть немного?

— Дело обстоит куда проще, ваше высокопреосвященство, — отвечала Жанна, указывая кардиналу на стол и на все, необходимое для писания. — Садитесь сюда и спросите ее сами.

Он в самом деле написал; он написал письмо такое пылкое, безумное, полное упреков и компрометирующих уверений, что, когда он кончил письмо, Жанна, следившая за его мыслью до самого конца, до его подписи, сказала себе: