Охота на НЛО - Виктор Бурцев

Незнакомые слова непонятным образом ложились на грудь, сжимали что-то внутри. Странным образом хотелось рвануть рубаху. Удивительное чувство.

Вечная весна в одиночной камере

Слесарев все пел, Хейти не понимал некоторых слов, просто не успевал понять. Слова, как вода сквозь сито, проходили через него, оставляя только смутное ощущение какой-то незавершенности. Хейти даже поймал себя на том, что начинает тихо подпевать Слесареву без слов, просто удерживая мотив, будто подвывая.

Воробьиная, кромешная,

пронзительная, хищная,

отчаянная стая голосит во мне

Вечная весна в одиночной камере.

Хейти не слышал ничего. В голове звякнула мыслишка… Некстати. Напрасная мыслишка, совершенно не нужная ни сейчас, ни потом…

«А ведь меня без диска не выпустят. А пока Слесарев жив, он диск не отдаст…»

Застряла мыслишка. Не выгнать.

Не выгнать, не прогнать, не вымести из пыли сознания!!!

Хейти почувствовал, как голова наливается знакомым звоном. Как немеют руки и свет в глазах начинает вытворять что-то непотребное.

За спиной прозвучал голос деда, сквозь гул:

– Один я его не удержу… Без тебя не…

Хотелось рвать грудь ногтями, хотелось грызть стены, биться головой о них, но не делать того, к чему подталкивала неумолимая сила внутри.

Хейти завыл, закричал негромко, надтреснуто.

Пуля-дура, учи меня жить.

Егор Летов

Водки себе лейтенант Ермаков, конечно же, не купил. И пить на дежурстве он считал зазорным, и ситуация в городе была не та – один взрыв в НИИ люпина чего стоил. Но гитару таинственным узникам КПЗ отнес: Господь их знает, кто они такие. Беды с того не выйдет, рассудил лейтенант, а сидеть веселей будет, раз уж не спится…

Поразмыслив так, Ермаков включил электрический чайник и достал из ящика стола недочитанную «Пиранью» Бушкова. Хитросплетение приключений капитана первого ранга Мазура очень завлекло лейтенанта, и он даже прикидывал, как заныкать от жены с зарплаты рублей семьдесят, чтобы купить в книжном ларьке две книжки продолжения. По странному совпадению, Мазур был любимым героем и капитана Слесарева, но Ермаков про то, понятно, не знал.

На скамье дремали двое автоматчиков, третий, сержант, пошел в киоск купить сигарет. У одного из спящих автомат свесился на пол и почти лежал на сером кафеле.

Открылась входная дверь.

Не поднимая головы, лейтенант спросил:

– Ты, Толик? Суй пачку в окошечко. Но в окошечко просунулась не пачка, а длинный пистолетный ствол, увенчанный глушителем. Короткий хлопок отбросил лейтенанта на спинку стула, Бушков полетел на пол.

Трое вошедших, в одинаковых серых плащах, действовали быстро. Дремавшие автоматчики еще не успели очнуться ото сна, как такие же выстрелы-хлопки пригвоздили их к скамье.

– Дверь, – сказал тот, что убил лейтенанта. Чуть отстав, один из вошедших повернулся лицом к двери, поднял пистолет.

– Я «Новость» купил в мягкой пачке… – начал было входящий сержант и остановился, увидев направленный ему в грудь ствол пистолета.

– Стоять, – тихо сказал серый. – Кто в здании?

– А вы… – начал было ничего не понимающий сержант, но серый выстрелил ему в ногу.

– А-а, с-сука! – Сержант упал на пол, грохнув автоматом о порог. Серый подошел на шаг ближе.

– Кто в здании?

– Дежурный…

– Еще?

– Никого больше…

Сержант соврал. Наверху, в кабинете, сидел полуночник-холостяк старший лейтенант Дутов, дописывал какие-то бумаги относительно факта вандализма над памятником Александру Сергеевичу Пушкину в одноименном сквере – учащийся железнодорожного колледжа написал на постаменте: «ниггер».

Сержант был неглупым человеком. Три месяца он провел в Шатое, был под обстрелом, сам немало пострелял и прекрасно понимал, что его песенка спета. Он не думал, как пишется в книгах, о детских годах, о любимых людях и о том, что не успел сделать в жизни. Он думал о том, как подхватить неудобно подвернувшийся под локоть автомат, как снять его с предохранителя, как положить хотя бы одного, а там, если повезет…

Больше ничего он подумать не успел.

– Четыре, – подытожил тот, что убил лейтенанта. Он, видимо, был за старшего. – В камеру. Ты останься здесь, мало ли что… Этих – в дежурку.

– Чего орешь? – спросил Сергей, откладывая гитару.

Эстонец посмотрел на него дурными глазами и ничего не ответил, только качался взад-вперед, обхватив руками голову. «Кого-то он мне напоминает, – подумал Сергей. – Ах да, Лобановский, тренер киевского „Динамо“. Тот тоже так качался, когда волновался. А вот Романцев курит все время. А Семин по краю поля бегает…»

– Ты за кого болеешь? – спросил он.

Эстонец посмотрел на него, как на сумасшедшего.

– Болеешь за кого? – продолжал Сергей. – Футбол, ну? Соккер. Мячик, одиннадцать бугаев, ворота стоят. Ногой – бац! Марадона. Пеле.

– Футбол? – переспросил Хейти, словно слышал это слово впервые. – Я…

– Я – за «Локомотив».

– Я не болею. Не люблю футбол.

– Зря, батенька. Хотя какой там у вас футбол. «Сконто» только и есть, и то в Риге.

– Рига – это не у нас, – возразил Хейти.

– Это тебе так кажется. По мне, у вас там вся Прибалтика – Рига да Юрмала. Еще этот… «Шилялис». Телевизоры такие были цветные, поганые.

Сергей специально раздраконивал эстонца, чтобы привести того в чувство. И кажется, удалось. Хейти опустил руки, выпрямился и хотел сказать что-то напыщенно-националистическое, кажется, сочинял фразу, но Сергей поднял палец:

– Тихо!

В замке кто-то возился, не попадая ключом.

– Лейтенант, ты? – окликнул Сергей.

Из-за двери неразборчиво пробормотали. Капитан мягко вскочил с лежанки, подхватил за гриф гитару и по-кошачьи, в два прыжка, оказался у двери.

Хейти наблюдал за его передвижениями с выражением дикого восторга на лице.

Дверь отворилась.

В камеру вдвинулась рука с пистолетом, потом – ее обладатель.

Й-эх!

Только в кино такое и видел Сергей. Гитара с хрустом опустилась на голову вошедшего, взвизгнули струны, полетели в стороны мелкие щепки. Визитер отшатнулся, ударом ноги Сергей захлопнул дверь и рванул из-под одежды автомат. Сколько патронов там оставалось и оставалось ли вообще, он не знал, но заорал:

– По одному, господа! Кто на новенького?

Старший лейтенант Дутов засунул папку в сейф и выключил радио.