Сделка с дьяволом - Жюльетта Бенцони

– А вы уверены, что его конец близок? И я хочу видеть Жана. Где он? Почему его нет у изголовья своего горячо любимого отца? Его место здесь. Он заплатил за него моей любовью.

– Он пошел, чтобы попытаться оказать ему последние услуги. Уходите! Завтра вся округа будет знать правду о последних месяцах жизни хозяина замка, а я хочу, имею право остаться одна с моим повелителемм!

И такое величие исходило от этой женщины, всю жизнь служившей человеку, который не заслуживал такой любви, что Гортензия опустила голову.

– Пусть будет так, как вы хотите. Я ухожу, Годивелла. Я могла бы подождать Жана на улице. Но я даже этого не сделаю. Я начинаю думать, что это бесполезно, что это ни к чему не приведет. Он сделал выбор. Будем уважать его, хоть я и умру от горя. Прощайте, Годивелла! И помните, что в Комбере всегда найдется место для вас.

Она уже направилась к низкой двери, но Годивелла остановила ее и поцеловала.

– Я передам ему все, что услышала сегодня, – прошептала она. – Не теряйте надежды, мадам Гортензия.

– Нет, Годивелла. Такие люди, как Жан, никогда не изменяют своему слову. Он навеки потерян для меня. Я только хочу, чтобы вы заботились о нем, как вы заботились о… его отце. Пойдемте, Франсуа.

Он сочувственно протянул ей руку. Едва сдержав рыдание, перехватившее горло, она на секунду оперлась на нее. После такой лавины ненависти, которая обрушилась на нее, Гортензия нуждалась в его дружбе и почти отцовском участии, которые оказались сильнее и прозорливее любви. Они молча вышли через дверь и подошли к лошадям… За ними, понурив голову, шел Пьерроне.

– Я провожу вас до границы имения, – сказал он. Но Франсуа отказался:

– Не стоит. Если Жана нет дома, то и волков нет. Но все-таки оставь эту лошадь, поставь ее в конюшню. Это позволит тебе скорее приехать, чтобы сообщить, когда все будет кончено.

Пьерроне повел лошадь к дому, а всадники направились на этот раз не к реке, а в сторону часовни и к дороге, которая шла вдоль деревни, чтобы вернуться в Комбер обычным путем и избежать любой нежелательной встречи…

Ночь была очень темной, но Франсуа знал здесь каждый камень, каждую травинку, и с ним Гортензия не боялась заблудиться. Теперь, когда никто ее не видел, слезы катились по ее щекам. Никогда еще она не испытывала такого отчаяния, такой потерянности в этом враждебном мире. Даже мощная фигура Франсуа, едущего впереди, не казалась сейчас ей поддержкой. Что делать ей в жизни без Жана? Им придется жить почти рядом, всего в каких-то двух милях, но при этом бесконечно далеко друг от друга. Она так нуждалась в нем, в его любви и его нежности, но, как видно, была ему совсем не нужна. Иначе он бы не пошел на эту ужасную сделку с дьяволом: отказаться от нее, чтобы стать владельцем Лозарга.

Послышался крик совы, полный смертной тоски, пронзивший эту темную ночь. Ночь, в которой Жан был господином, в которой он, подобно своим волкам, мог совершенно растворяться, словно призрак. Может быть, он был где-то рядом, за теми кустами, среди тех деревьев? И тогда Гортензия во весь голос закричала, и в этом крике слышалось ее безысходное отчаяние, ее безнадежная любовь:

– Жан!.. Жан!.. Я люблю тебя! Люблю!.. Люблю!..

Эхо разнесло ее крик по всей округе, он был слышен даже в деревне, чья колокольня стояла на краю имения. Франсуа, услышав этот крик, даже не вздрогнул. Он предчувствовал его, он знал, что Гортензия долго не выдержит. Он тоже когда-то выкрикивал в ночи имя Виктории, когда понял, что она не вернется. Он этим как бы изгонял любовь и почувствовал некоторое облегчение. Теперь же он слышал безудержные рыдания Гортензии и знал, что не следует ничего говорить ей, что его слова не помогут, не смогут утешить ее… Он просто обернулся и подождал, пока Гортензия подъедет к нему.

– Вот мы и на дороге! – сказал он. – Поднимается ветер. Вам надо поскорей возвращаться к сыну, мадам Гортензия. Едем галопом!

Она ничего не сказала и в свою очередь обернулась. Они были как раз в том месте, где она когда-то остановилась в ночь своего бегства, чтобы оглянуться на башни Лозарга. В эту темную ночь они были едва различимы, и Гортензия подумала, что это знак судьбы. Следует постараться их забыть…

Ветер усилился, и Гортензия вздрогнула. Рукавом вытерла слезы.

– Вы правы, Франсуа. Поедем домой! Скорее. Здесь мне уже нечего делать…

Они пустили лошадей галопом, и ветер высушил ее последние слезы.

На следующее утро Гортензия проснулась от звуков погребального звона. Она бросилась к окну, чтобы понять, откуда он доносится. Равномерный звон колокола шел со стороны Лозарга. Во второй раз умер маркиз, и вскоре вся провинция узнает, как самый гордый из сеньоров был заживо погребен, чтобы никто не увидел его физической немощи, столь противной его высокомерию…

Небо было совершенно чистым, хоть над рекой еще поднимался туман, окутавший равнину. Воздух был настолько чист, что звук колокола разносился очень далеко. Однако Гортензии хотелось еще лучше слышать этот погребальный звон, который сообщал о смерти ее самого безжалостного врага и… ее поражении. Через день или два тело маркиза отнесут в часовню и положат рядом с его жертвами: его женой, доброй Мари де Лозарг, которую он хладнокровно убил, его сыном, несчастным Этьеном, мужем Гортензии, которого он довел до самоубийства. Он будет покоиться там, потому что такова традиция, и никому не придет в голову, что это святотатство – хоронить в святом месте этого дьявола, которого за всю жизнь ни разу не посетило чувство раскаяния.

Жан, конечно, теперь по праву будет заниматься похоронами, и ей с сыном по традиции следовало бы быть там, но пусть в округе говорят, что хотят, она знала, что не пойдет на погребение. Она бы чувствовала себя одной из несчастных пленниц, которых когда-то привязывали к дрогам победителя.

Закутавшись в шаль, она решила спуститься в сад. Внизу она встретила Франсуа, Жанетту и Клеманс. По лицам женщин было видно, что Франсуа все рассказал им.

– Маркиз все это время жил в развалинах! – воскликнула Жанетта. – Кто бы мог подумать!

– От такого можно ждать чего угодно, – проворчала Клеманс. – Будем надеяться, что на этот раз он действительно умер!

И она трижды или четырежды перекрестилась, прося прощения за такую мысль. На всякий случай…

– Следует помолиться за него, – сказала Гортензия. – Мне кажется, ему это нужно…

– Думаю, мои молитвы не принесут ему успокоения, – возразила Клеманс. – За все то, что он сделал нашей мадемуазель Дофине, его надо поджарить в аду. И как это в его честь звонят в колокол…

Гортензия, не удержавшись, улыбнулась. Грубоватая откровенность Клеманс нравилась ей. Хоть одна не страдала лицемерием…

Закутавшись в свою синюю шаль, она вышла на воздух. Сад в это прохладное утро показался ей еще более прекрасным, потому что ко все еще ярким цветам добавились пышные краски осени. Это была хрупкая красота жизни, готовой погрузиться в молчание зимы и исчезнуть до весны, когда она вновь возродится к жизни. Во всем был разлит такой покой, что Гортензия невольно поддалась ему. Казалось, весь мир замер в ожидании предстоящих испытаний, накапливая силы.