Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Но Екатерина не потеряла голову. Уже через несколько недель она собрала шестнадцать тысяч солдат, выпросив у Потёмкина немного полков, которые тот переслал на почтовых.

Но странный Густав не стал развивать молниеносную войну. Он пустился в чернильную войну — начал посылать Екатерине высокомерные декларации и требования сдаться и ожидал ответов на эти бахвальские претензии.

Но в Швеции у России была сильная партия, русские агенты подогрели своими деньгами настроение прорусских шведов, и в самой столице Швеции вспыхнул бунт. Престол закачался под Густавом, и ему не миновать бы было низложения, если бы Екатерина не предложила преждевременно позорный для Швеции мир. Густав устоял, укрепился в союзниках — и Англия, и Пруссия заявили о своей готовности оказать ему помощь. И быть бы Екатерине в плену у Густава, да вмешался испанский посланник — он предложил свои услуги для переговоров о мире, и императрица с радостью ухватилась за его предложение. Мир был заключён не лучшим для России образом, но Екатерина в тот же день написала Потёмкину:

«Мои платья всё убавляли с самого 1784 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро нам прибавить должно меру...»

Князь во всём был непоследователен. Он чаще всего любил предоставлять своим подчинённым трудиться для него, выигрывая баталии и беря крепости. В то время как Суворов брал Измаил, осаждая его, он целые дни проводил за чисткой своих бриллиантов или посылал букеты цветов предмету своей очередной любви. До обеда Потёмкин пил кофе и шоколад по нескольку раз, закусывая цыплёнком или ветчиной, а после обеда занимался любезничаньем со своими многочисленными поклонницами. Он завёл себе целый гарем и ни разу не поскупился на подношения. Он был так богат, как никогда и никого уже не было в России. Несметные суммы, выделяемые ему для армии бесконтрольно, часто переходили в его карман. Но даже при таком богатстве он не упускал ни единой возможности обогатиться. Он построил стеклянный завод в одном из своих имений возле Петербурга и добился того, что Екатерина запретила ввоз иностранного стекла в империю. Это принесло ему дохода больше, чем оброк с пяти тысяч крестьян. Но и оброк Потёмкин собирал старательно — его слуги и приближённые вымогали с крестьян всё, что те имели. Он богател, а его крестьяне нищали.

И при всём при том князь ещё умудрялся делать долги и никогда не расплачивался с кредиторами.

Не стеснялся Потёмкин ни с кем. Принимая какого-нибудь важного гостя, он не намеревался даже сменить свой вечный халат на мундир и обдавал пришедшего таким презрением и надменностью, что, казалось бы, никто больше и не придёт к нему. Однако нет, приходили, обивали пороги у светлейшего, низко кланялись и в ответ на высокомерное замечание лишь улыбались и опять просили о милости. Как же было ему не презирать эту низкопоклонническую толпу?

Главная квартира князя в Бендерах стала сказочным скопищем всех роскошных редкостей, какие только можно было встретить на свете.

Ланжерон так рассказывает об этом обиталище роскоши:

«Князь во время моего отсутствия велел уничтожить одну из зал дома, где жил, и построил на этом месте киоск, где были расточены богатства двух частей света, только чтобы прельстить красавицу, которую он желал покорить. Золото и серебро сверкали, куда ни посмотришь. На диване, убранном розовой материей с серебром, затянутом лентами и цветами, сидел князь в изысканном домашнем туалете рядом с предметом своего поклонения, среди нескольких женщин, казавшихся ещё красивее от своих уборов. А перед ним курились духи в золотых курильницах. Середину комнаты занимал стол, на котором сервировался ужин, поданный на золотой посуде».

Жена генерала Долгорукого, состоявшего в подчинении князя, Екатерина, занимала в это время все мысли Потёмкина. В день именин императрицы он праздновал также и день именин своей покорительницы. Она сидела рядом с Потёмкиным, и князь всё своё внимание уделял лишь ей, не заботясь об остальных гостях.

За десертом вдруг стали обносить всех чашей с золотой ложечкой, где сверкали бриллианты. Хозяин просил дам вынимать этой ложечкой алмазы и брать их себе. А дам было за столом двести человек.

Екатерина Долгорукая крайне удивилась такому расточительству и обратила на князя свои изумлённые глаза.

— Не удивляйтесь, — ответил ей шёпотом Потёмкин, — ведь я праздную ваши именины...

Но была и ещё одна — не менее постоянная дама сердца — знаменитая мадам де Витт, ставшая впоследствии княгиней Потоцкой. Ей Потёмкин хотел подарить драгоценную шаль, но опасался, что прекрасная фанариотка[36] вернёт ему подарок. Тогда он пригласил всё тот же свой гарем, состоявший из двухсот дам, и разыграл беспроигрышную лотерею, где в каждом номере были одни только драгоценные шали. Так он выказал своё обожание.

Балы, ужины, театральные представления, комедии и музыкальные вечера чередовались во всё то время, пока подчинённые Потёмкина брали города, сражались с турками и теряли солдат в кровопролитных боях. Он приказал за две недели построить два подземных помещения, призвав для этого два гренадерских полка и освободив их от участия в боях. Генералы роптали, но не смели сказать ни слова. Они все помнили выходку Потёмкина, когда князь Долгорукий вздумал было перечить своему патрону. Светлейший поднял его за воротник в воздух с криками, что Долгорукий не стоит ничего, а ордена и чины присвоил ему лишь он один, Потёмкин...

Двести хорошеньких женщин, которых собирал на своих вечерах светлейший, находили там столько же блестящих кавалеров. Принц Нассау-Зиген, граф Дама, испанские, австрийские, итальянские дворяне соседствовали с чистыми азиатами. «С целым легионом киргизов, татар, черкесов, турок, с лишённым трона султаном, три года дежурившим в передней князя, с пашой-отступником, македонским инженером, персидскими послами» — с ними проводил весёлые вечера Потёмкин. Вся эта орава съедала провиант, заготовленный для войска. Армия голодала...

В свою поездку в Петербург в феврале 1791 года Потёмкин отправился, словно бы заранее предчувствуя, что она станет последней. Его встречали так, будто это был Цезарь. По всему пути заготовлены были для него великолепные лошади, сказочные кареты, народ толпами выходил встречать светлейшего, а он только устало пересаживался из коляски в коляску, взмахивал рукой и отворачивался — на него опять нашла пора хандры и отчаяния. Впрочем, на этот раз он уже знал, из-за чего так тяжело у него на душе: на горизонте показался молоденький офицерик, сразу же завладевший сердцем его старой возлюбленной. И она уже больше прислушивалась к свежему тенорку Зубова, чем к сильному, простуженному баритону Потёмкина.

Вместе с московским губернатором навстречу Потёмкину вышли и все судьи в тяжких нарядах и распудренные, а в Лопасне всюду расставили зажжённые дегтярные бочки, чтобы освещать дорогу вельможе.

Москва волновалась и бежала в приёмную князя. Вся знать собиралась к нему и пела дифирамбы. Князь лишь ел блины — настала Масленица — да дёргал бровями. Ему всё это уже давно прискучило.