Повседневная жизнь рыцарей в средние века - Жан Флори

Итак, рыцарство перед лицом стихийного неумолимого наступления буржуазии всячески превозносит в литературе те черты, свойства, культурные ценности, которые им заимствованы у аристократии, но которые им же рассматриваются как проявления своей собственной сущностной природы. Уже самостоятельно воспроизводя их, рыцарство, положим, достигает лишь некоторой степени схожести между посредственной карикатурой и ее оригиналом, но это — не беда! Главное ведь в том, что такие черты, свойства и ценности усиливают элитарный характер рыцарства, оправдывают уже обретенные им привилегии и претензии на новые и служат в конечном счете «мостиком» для трансформации рыцарства в элитарный орден дворянства.

Упадок рыцарства или возрождение мифа?

Помпезность рыцарства, его декоративные аспекты к концу Средних веков усиливаются настолько, что заставляют нынешних наших историков противопоставлять исконную чистоту и моральный идеализм первоначального рыцарства, то есть рыцарства XI–XII веков, фривольности рыцарей позднего Средневековья. Так, Л. Готье, этот певец рыцарства, настаивал на том, что в течение XIII–XV веков с каждым столетием рыцарство постепенно утрачивало то высокое моральное чувство, которое, по его мнению, воодушевляло первых крестоносцев. Опираясь прежде всего на эпические поэмы, которые он знал лучше, чем кто-либо еще, Готье усматривал в церемонии посвящения в рыцари введение в некий орден — конечно, светский, но следующий призванию свыше; историк говорил даже о «десяти заповедях» рыцарства. Жанр романа представлялся ему уже одним из элементов и действующих сил вырождения, истоки которого он, следовательно, относил к концу XII века. Вслед за ним J. Huizinga и R. L. Kilgour популяризировали идею «осени» и даже «упадка» Средних веков, симптомы которых они также обнаружили в литературе XIV и XV веков. Они составили реестр «декадентских» черт рыцарства, которые стали проявляться (или появляться) по мере того, как оно, потеряв свое первенство в выполнении военной функции, пыталось обрести моральное убежище в ирреальном мире, в мире пышных обрядов и светской мишуры. Можем ли мы принять такую точку зрения, которую приведенные выше факты как будто подтверждают?

Конечно, верно то, что идеал рыцарского крестового похода, если и не испарился вовсе в течение XIV–XV веков (о нем еще много говорят, говорят и в литературе, и в Церкви, и на всякого рода межгосударственных ассамблеях), уже не «материализуется» в конкретную реальность. Нам, однако, приходится «немного» развести два эпитета — «рыцарский» и «крестовый». Нельзя ставить знак равенства между Крестовыми походами и рыцарством, деятельность которого вовсе не сводится к такого рода предприятиям. Мотивы героических подвигов в рыцарской эпической поэзии были, как это нами выяснено выше, весьма далеки от однозначности. Впрочем, не вполне соответствует исторической действительности и то утверждение, что к концу Средних веков рыцарство утратило свое функциональное первенство. Но даже не в соответствии, или не в несоответствии, или не в полном соответствии этого тезиса реальности суть дела. Она в другом: с середины XIV века средневековый Запад испытывал последствия — одновременно в сферах экономики, демографии, моральных ценностей и менталитета — чудовищного потрясения, вызванного Великой чумой и Столетней войной. Вот самая глубокая причина пессимизма в многочисленных литературных и исторических произведениях той эпохи, прославлявших прошлое.

Можно ли говорить об упадке рыцарства как одного из способов существования, или о «испарении», или о «растворении» рыцарского идеала? Это значило бы идти слишком далеко, забывая некоторые факты, которые бросают тень на слишком идеализированный образ рыцарства старых времен; это свидетельствовало бы также о принятии за чистую истину тех представлений о «золотом веке рыцарства», которые в конце концов сложились, приобретя при этом известную целостность, в воображении средневекового рыцарства. Этот образ, как было показано выше, разрабатывался в течение XII века и тогда же отбрасывался в далекое мистическое прошлое, так что действительное рыцарство XII века представлялось его членам как не очень удачная копия с великолепного оригинала. Литература, в особенности жанр романа, распространила такое видение, разукрасив его всеми цветами радуги. Герои романов, которым подражали действительные рыцари во плоти и крови, сами брали образцы для подражания в «старом рыцарстве», которое будто бы некогда процветало. Но мы-то не должны следовать их примеру, хотя и поныне испытываем на себе гипнотическую силу рыцарства и его идеала. Не должны уже потому, что хорошо знаем: основное свойство идеала — его недостижимость.

Однако если рыцари героической эпохи соответствовали этому идеалу не более, чем их потомки, то во всяком случае тяготение к нему и ностальгию по нему, будто бы некогда сущему, а теперь утраченному, чувствовали куда более сильно, чем рыцари XIV–XV веков. Добродетели, приписываемые литературой этому идеальному, этому «старому» мифическому рыцарству, становились по меньшей мере вызовом и призывом к подражанию им, служили поведенческими моделями. Это видно хотя бы из материалов «круглых столов», проводимых под явным влиянием романов XII–XIII веков, или из деятельности светских рыцарских орденов, которые тоскуют по мистическому прошлому и стремятся «возродить» его забытые идеалы и его дух. Они, эти «круглые столы» и эти светские ордены, отражают одновременно, во-первых, ностальгию по прошлому (и бывшему некогда в реальности, и мифическому) и, во-вторых, присутствие рыцарского идеала в аристократическом менталитете или, точнее, в аристократических менталитетах. Политические, дипломатические и светские функции этих орденов очень скоро вытесняют окончательно военную и превращают эти ордены всего лишь в пышную декорацию. Процесс скольжения, начавшись в позднее Средневековье, завершается уже в близкие к нам времена появлением «рыцарей Почетного легиона» (в России они более известны как «кавалеры Почетного легиона», но разницы большой нет, так как «кавалер» по-итальянски и есть «рыцарь». — Ф.Н.), «рыцарей дегустации бургундского вина» и чуть ли не «рыцарей сельского хозяйства».

В XV веке, когда всего лишь намечалась тенденция, которая станет основой для столь странных перевоплощений рыцарства, рыцарская идеология еще владела умами, сочетая в себе военную этику, чувство чести с аристократической «куртуазностью». Менталитет общества, выходившего из Средних веков, был пронизан ею, она была вездесуща. Эта идеология прежде всего в уставах светских рыцарских орденов, в относящейся к ним геральдике, в биографиях рыцарей. Материалов для разработки этой важной темы более чем достаточно, но то материалы для другой книги.

133

Хьюго Деспенсер в доспехах. Витраж в аббатстве Тьюкесбери. Англия. 1340.

Франкский шлем. Германия. Около 600 г.

Золотая фигурка воина, возможно, франкского. Найдена во Франции. Конец IV — начало V в.

Рыцарь, приносящий клятву верности Карлу Великому. Миниатюра. XIV в.

Лангобардский воин. Пластина из позолоченной бронзы. Около 600 г.