Музыка грязи - Тим Уинтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джорджи всегда нравился Брум. Разве не всякий в глубине души желает иметь дом с жалюзи и манговое дерево в саду? Когда ей было девятнадцать, она ездила сюда на автобусе – жуткая поездка. В те времена на Кейбл-Бич спали хиппи и автостопщики и все местные совершенно очаровательно писа?лись через дефис. Все, с кем бы ты ни встречался, были наполовину то, наполовину се. Это было как Квинсленд, только без бригады белых башмаков[29]. Для Джорджи это и был тропический город мечты. Она полагала, что здесь все еще можно очень неплохо жить, но с самого своего последнего визита сюда – это было четыре года назад, когда они с Тайлером Хэмптоном бросили якорь в гавани Гантом-Пойнта, Брум стал пародией на самого себя. Много пальм, и она не могла себе представить, что здесь бывают парки, в которых не водятся обмотанные бинтами пьяные. Но застройка здесь развивалась с не меньшей интенсивностью, чем туризм. Из красной грязи росли универмаги, парковки и жилые районы. Брум становился пригородным аванпостом, и во всем этом звучала нота туристического мошенничества.
Четверть часа она трусила по пыльным торговым улицам, как лунатик. Джорджи не знала, что? это – жара, разочарование, отсутствие цели? Но она чувствовала себя так, будто ее ударили дубинкой по голове. Она вернулась в отель, включила кондиционер и пролежала в бунгало до самого заката.
К концу того дня Джорджи знала, что в Бруме Лютера Фокса нет. И не могло быть. Он мог быть здесь до Рождества, но давно уехал. Теперь его можно было искать по всему северу. Это безнадежно. Завтра она улетит обратно на юг; это было глупо. И ей надо выпить.
Подойдя к бассейну, она остановилась, увидев в баре Джима в компании двух пожилых мужчин. Их лица мерцали в свете смоляных факелов и выглядели так, будто жизнь их крепко потрепала. На обоих были шорты с резинкой на талии, которые болтались на бедрах под пивными брюшками. Они были без рубашек и в резиновых вьетнамках. Посреди всего этого курортного карнавала они представляли собой на диво неприятное зрелище.
Джим заметил ее, помедлил и наконец махнул ей рукой.
– Джорджи, – пробормотал он. – Это Кроха и Мерв. Мои двоюродные братья.
Кажется, она не смогла скрыть удивления.
– Его папаша был два раза женат, – сказал Мерв.
– Рада познакомиться.
Они улыбнулись и заглянули в свои пивные кружки. Волосы у них были седые и набриолиненные. Они были братья. Кажется, они очень неловко себя чувствовали в ее присутствии.
– Приятель Крохи – пилот, – сказал Джим. – Я тебе все расскажу за ужином.
Джорджи поняла это как «свободна». Она попрощалась и пошла через ароматные сады в ресторан. Она успела выпить всего один стакан, когда подошел Джим.
– Твои двоюродные старше моих родителей, – сказала она, когда он уселся.
– Мы уезжаем, – сказал он.
– Но я не поела.
– Уезжаем из города. Утром мы едем в Кунунарру.
– Вот как? – сказала она, глядя на веранду, обвитую бугенвиллеей, где полным ходом шли романтические ужины. – Я, вообще-то, решила, что пора это кончать и лететь на юг.
– Мы знаем, где он.
– Джим, ты вообще понимаешь, сколько там разных мест?
Он вытащил из кармана рубашки карту и расстелил ее на столе. Джорджи посмотрела на взлетно-посадочную полосу под его пальцем и на линию побережья рядом с ней. Ее сердце подпрыгнуло. Она подняла на него глаза. Джим, кажется, был в восторге.
– Мест много, Джорджи, а вот людей мало. Когда кто-нибудь проезжает, люди замечают. Кто-то отвез его туда в мокрый сезон. Перед Рождеством. Хорошее описание. Кроме того, он воспользовался моей фамилией. Вот засранец.
Джорджи рассматривала карту – россыпь топографических контуров, которая образовывала залив Коронации. Она почувствовала нелепый укол блаженства от того, что Лютер Фокс помнит, от того, что он запомнил ее глупые воспоминания об острове. И не так уж много мест, до которых было бы так сложно добраться. Вряд ли он из кожи вон лез просто для того, чтобы его потом нашли. Вот если только – сознательно или нет – ты хочешь, чтобы тебя мог найти только кто-то, кто знает. Сама идея сумасбродна, но так и не покидала Джорджи.
– В Кунунарре можно зафрахтовать самолет-амфибию, – сказал Джим. – Пара тамошних пилотов поговаривают, что на тех маленьких островках кого-то видели. Люди считают, что все это шутка. Я заказал туда чартер. Завтра.
Наконец подошла официантка и приняла заказы. В воздухе разносился аромат цитронеллы. Джорджи налила воды в стакан для вина.
– Ну как? – спросил Джим.
Она пожала плечами. Господи, она не знала, что и думать.
– Просто неожиданно, – сказала она.
– Ты, кажется, в шоке.
– Да уж, наверное, – признала она, чувствуя, как энергия и уверенность прошедших недель испаряются из нее.
Они сидели в гнетущей тишине, пока не принесли еду. Оба заказали барамунди, и им подали одну рыбину целиком. Она лежала между ними, исходя паром, на ложе из ростков и лимонной травы. Ее шкура все еще отливала металлом. Глаз был непрозрачен.
– Хочу поймать одну из этих малышек, – сказал Джим, устало пытаясь поднять настроение в компании. – На пятьдесят фунтов. Хочу посмотреть, как она прыгает.
– Знаешь, – пробормотала Джорджи, – я тут неожиданно подумала, как у вас с Лю Фоксом много общего.
Джим положил вилку.
– Я имею в виду, – сказала она, – вы оба потеряли матерей в детстве. И люди смотрят на вас обоих через какую-то странную призму удачи. Очень по-разному, разумеется. И вы живете… ну, в кильватере какой-то катастрофы.
– Это еще что? – спросил Джим с тихой яростью. – Пишешь школьное сочинение?
– А что с тобой и с ними со всеми, Джим?
Завитки пара поднимались от рыбы между ними.
Джим выпил бокал белого совиньона и налил себе второй.
– Моя мать убила себя. Нет ничего общего.
– Но я-то этого никогда не знала! – крикнула Джорджи. – Господи, за три года я вполне могла бы узнать такие основные вещи, тебе не кажется? Это и тот факт, что у тебя есть кузены-пенсионеры.
– Так глубоко мы никогда не копали, Джорджи, – сказал он.
Похоже, он тут же и пожалел о сказанном.
– И почему?
Джим выпил вино залпом и постарался собраться. С той самой ночи на террасе он еще сохранял тот честный вид, надрывную устремленность, которая волновала Джорджи.
– Если честно, – осторожно начал он, – ты никогда особо не любопытствовала. И меня это устраивало, потому что я хотел, чтобы меня оставили в покое. Я всегда, всегда держал все в себе. И все же бывали времена, когда я почти… ну, не то чтобы раскрывал душу, а… хотел сказать кое-что. О Дебби и о том, как оно бывало. О старых добрых временах. Но я все так и не решался.