Земли семи имён - Дарина Стрельченко

– В камышах нашёл. Видимо, гадала девушка на суженого… Ты не серчай, что сразу не отпустил по реке. Отпущу. Хотел только показать – венок словно по твоей руке сплетён…

– В камышах нашёл? – прошептала она, протягивая руку, да не торопясь тронуть.

– Да…

– Это я гадала… Хцеф Пепельный. Я пустила венок вниз по реке…

* * *

– Незабудка – верная Нилит, тиха, незаметна, да храбра, коли грань придёт. Лилия – цветок властный, цветок Хедвики, светлой, бесстрастной. Плакун-трава – горе Гостимиры, чужестранки, не этого мира гостьи… Италмасом далёкий народ нарёк купальницу, веру и печаль, радость и надежду. Этот цветок – Филарт. Лесная, юная, а в глазах – многие лета.

– А ольха? Кувшинка? Вереск?

– Хочешь ли ты знать все мои имена? – с горькой улыбкой спросила она. – Хочешь ли взять на свои плечи ещё три печали?

– Расскажи, правительница.

– Альга-Ольха, тревожная, горячая, нетерпимая. Так звали в юности в северных городах, на морских ярмарках, на лесных косогорах, пока бегала девчонкой да ни о чём не думала. А позже жила при князе речного княжества, скатерть ткала, травы собирала… Кувшинка – тихая Имарина, сама по себе, себе на уме, изумрудная, озёрная, гостья речная, ручейная, ничья…

О себе рассказывала правительница, да будто не о своей жизни говорила. Глядел Хцеф в венок, и лепестки в свечной мари камнем обращались.

– А вереск?

– Вереск – одиночество. Равновесие. Мудрость. Жертвенность. А ещё – мечта, древние говорили. Тёплые лепестки, холодные стебли, сладкий сок, горькие мысли…

– Но как седьмое твоё имя, правительница? Не вереском же величать?

– А тебе и шести имён мало? Выбери среди них, что по сердцу. Так и зови.

– По сердцу мне первое, правительница. Словно ягода сладкая, тень лесная, весенняя морось, что будит после метелей. Филарт. Назову ли так тебя ещё, правительница? Поднимайся… Пора в путь.

* * *

Магия лилась за ними по следам, с каждым днём расправляла крылья, а как повернули к Траворечью, так и вовсе вырвалась вперёд. В давешнем стылом лесу встретила их листва цвета миндаля молодого, по стволам текла тёплая смола, плакали весенним соком деревья. Ручей разошёлся в широкую реку, не клубился туманом, а звенел, искрами разбиваясь о коряги. К вечеру подошли и к памятному месту встречи.

– От кого же ты пряталась тогда, правительница?

– От тебя, советник.

Хцеф рассмеялся, развёл руками:

– Никогда-то мне тебя не понять.

– Чтобы выбрать советника, правители Грозогорья издревле устраивают испытания. Но сколько ни искала, ни один советник ещё не помог ни берегинь покорить, ни короля побороть, ни призраков развеять. Решила по-новому устроить. Проследить за тобой решила, проверить, поглядеть, да только чтобы не догадался раньше времени…

– Откуда ж ты знала, что я к тебе в советники наниматься иду?

– Мудрецы доложили, что дальний родич Хильдегарта, прежнего моего советника, идёт с холмов Сажи.

– А коли не так было бы? Коли бы я в Грозогорье торговцем ехал или оружейником? Ратником, сыромятником, скорняком – мало ли занятий?

– Ой ли, – проронила она. – А хоть и так – уговорила бы.

Хцеф поглядел в лесные, ласковые да лукавые глаза и не усомнился: уговорила бы, чего там рядить. Да только как, спрашивать не стал.

Приметив чуть погодя сеть корней, взмывших к кронам, он усмехнулся:

– Тут я и понял, что не так ты проста, как кажешься…

Никогда не была простой Семиимённая. Тряхнула головой, вскинула руки в прозрачный вечерний воздух, какой бывает тёплой весной. Упали к локтям рукава, зазвенели браслеты, рябиной сверкнули бусины оберегов. Смеялась Семиимённая, но не над ним смеялась, не над его словами. Глядя в глаза ей, в грозовые незабудки, в золотые зёрна, понял: смеётся над жизнью своей. Словно долго несла груз нелёгкий, а теперь сбросила, как бросила на дорогу плащ, укрыв след. Сбросила – и свободна.

Поутру огляделся – были они под стенами Грозогорья, а по холмам высыпали подснежники, белые, лунные, нежнее фарфора.

– Не из них ли платья шьёшь, правительница? – серьёзно спросил он.

– Правительница, может, и из них шьёт. Да не одно у меня имя, не одна жизнь, и платья по себе выбираю, по настроению. А из подснежников скорее Речной Гость с одеждами для Эха искусничает.

– Какое настроение – такое колдовство, – пробормотал Хцеф, невесть откуда вспомнив. – Какое настроение – такое платье…

А когда она уснула к вечеру, утомившись, ушёл на минуту и набрал целую охапку, да до неё не донёс – осыпались подснежники лепестками, каплями, светлым соком. Растаяли оттого, что весна уступала свои права, на самой грани стояла, да только не знала, кому давать дорогу, не ведала о лете – не бывало лета в Грозогорье.

Хцеф подходил к Филарт, ступал по теплеющей земле, и под ногами его набирала силу и цвет трава, наливалось краской небо, воздух впитывал северное цветение, редкое, да горячее.

– И это – ты?

Вырвался из туч последний, летучий снег, но бурлили уже ручьи, кололась молодая трава. Хлопья летели на алые глиняные косогоры, словно на кровь червонную. Наступали травы, вересковые соцветия, зелёные волны. Шумели под утренним ясным солнцем поля. Гуляли по ним ветры, ветры в поле, и расплёскивали повсюду магию, щедро развеивали над землями колдовство, шли широкой рекой, омывая берега, забирая зимние тени и метели.

Ветры в поле.

Густыми волнами колосилась рожь, нежилась мята, цвёл вереск. Зеленела весна, гудел ливень… Грохотал, рушась, каменный храм, с проклятиями таял призрак призраков, улетали лебедицами берегини, плескало море, звенело натянутой тетивой само время. Шаг – и на локоть вдаль не уйдёшь, шаг – и в другой земле окажешься…

– И это – ты?..

Солнце расплёскивалось спелой пшеницей, листва разливалась бархатом, воздух густел щебетом, стрекотом, звоном. Лёд таял вдоль троп, лес раздвигал полог, светили из глубины рубиновые ягодные огни: земляника, брусника, сладкий крыжовник подставляли солнцу прозрачные бока… Тёплое и терпкое поднималось в груди, отогревало, кружило.

– И это – ты!

Хцеф наконец подошёл к ней, одурманенный звоном, лесом, летом, тысячу лет не виданным в здешних краях. Правительница Семи земель улыбнулась, и в глазах её плескалось солнце, и светились они ярче, чем в Медных Туманах.

Шумело оттаявшее у подножия Грозогорья море.

– Я бы хотел жить с тобой в этом приморском городе. Я бы хотел никогда не знать твоих имён. Я бы хотел звать тебя Филарт, хотел бы, чтобы ты превращала закаты в малиновое зарево, – ровно сказал Хцеф. – Хотела ли бы этого ты, правительница Грозогорья, богиня берегинь, марево огня, княжна и ворожея?