Дело о чертовом зеркале - Георгий Персиков

– Все, что Бог ни делает, все к лучшему, – подал голос судебный следователь Швальбе. – Все же мне будет как-то поспокойнее, ежели производить эти самые снаряды будет господин Яхонтов. От этого, признаемся, и губернии будет куда больше проку, да и всей стране, вот так вот.

И Родин увидел, как с одобрительной улыбкой кивнул Мамонтов, и Торопков, и все присутствующие. Тогда он встал и сказал:

– Господин Радевич, мне срочно нужно поговорить с задержанным Турнезеном. Возможно, даже осмотреть его как врачу.

* * *

Как уже упоминалось, управление полиции и управление жандармерии находились в одном здании цвета серо-зеленой полевой шинели, так что после недолгих уговоров Радевич сменил гнев на милость и повел всех по длинному узкому коридору в свою епархию.

Каждый из руководителей обустроил свою половину здания по своему усмотрению: в полицейском управлении камера для задержанных располагалась в небольшом флигельке, а в подвалах находилась оружейная и архив; зато Радевич обосновал в подвале свой собственный кабинет и «каземат» для подследственных – холодный, мрачный, с капающей с потолка водой и маленьким зарешеченным окошечком под потолком.

Туда и спустились сыщики под довольное бурчание Радевича:

– Я, конечно, не имею права вас сюда допускать… Но я добро помню, в отличие от некоторых. Помню! Так что заходите в каземат. Допрашивайте сколько хотите… Немчик присмирел, тевтонский дух у него сломался. Вон, – Радевич глянул в глазок, – до сих пор дрыхнет. А мы и не будим, мы ж не звери! Раз признание сделал – что ж его мучить!

– Евгений Александрович, – заметил Родин, – у меня родилось смутное подозрение, что от таких снов, что сейчас видит господин Турнезен, не просыпаются.

Радевич расхохотался, широко распахивая дверь.

– Все шутите, господин Родин! Ну отчего ж не пошутить, ежели…

С этими словами он сорвал тонкое серое одеяло со спящего арестанта и отшвырнул его в сторону:

– Подъем!

От таких снов действительно еще никто не просыпался. Да и ясно было, что последний сон Турнезена был кошмарным: так безумно выпучились остекленевшие глаза, разинулся в безумном оскале окровавленный рот, растопырились скрюченные пальцы.

– Мей Эдлих, вы сказали, – спросил Родин, глядя на изогнутые в страшной судороге ноги покойного, – так зовут связного?

– Т‑т‑так, – заикаясь, ответил Радевич.

– Знаю я его. А точнее, их. Немцы из Лейпцига, обуви их сносу нет. Я тоже эти ботинки предпочитаю, – и с этими словами Георгий Иванович указал на подошву полуботинок Турнезена. На подошве четко было видно клеймо: «Mey und Edlich».

– Что же это… – Радевич вдруг резко развернулся и выбежал из камеры.

В коридоре раздался его крик:

– Чертежи! Чертежи!

Когда Мамонтов, Торопков и Родин вбежали в кабинет начальника жандармерии, благо был он неподалеку в подвале, то застали подполковника, отпирающего сейф своим ключиком на цепочке.

– Господа, прошу вас отвернуться, я должен ввести секретный код, – прошептал он, начиная медленно поворачивать кодовый диск.

– Да брось, Евгеша, – прервал его Мамонтов, – все знают, что кодом стоит дата твоего дня ангела и что ты всегда грозишься поменять, да боишься, что забудешь! Ну, открывай скорей!

С криком облегчения Радевич извлек наконец из сейфа папку с чертежами.

– Фу, все на месте! Я, признаться, боялся, что все возгорится, как у этих престидижитаторов[10]! Нет, все в порядке, значит, и у меня все будет в порядке!

– А разрешите-ка взглянуть, – полюбопытствовал Родин.

– Что вы, – покачал головой Радевич, прижав папку к груди, как младенца, – это государственная тайна, и я просто не имею… – но увидев взгляд Мамонтова, он покорно развязал тесемочки и положил на стол перед собой тонкие листы, покрытые мелкими штрихами чертежей. – Вот! Видите, все в порядке! Меня не так-то просто сбить со следа!

Родин взял один из листов и внимательно изучил.

– Владеете ли вы итальянским, господин Радевич? – спросил он после долгой паузы.

– Нет, – ответил тот после некоторого раздумья.

– Читайте.

В самом низу листа было написано, в самом деле по-итальянски, следущее: «Miglioramento del progetto della casa principale a due piani e il maniero del nord ala signore Strilnikov…»

И красовалась размашистая подпись: «Capo architetto Lorenzo Biazzi».

– И что же это значит? – дрожащим голосом спросил Радевич.

– Проект усовершенствования главного двухэтажного жилого дома усадьбы сеньора Стрыльникова, а также северного флигеля, подписанный главным архитектором Лоренцо Биацци. Не настоящим, конечно. Это в самом деле чертежи, только не те, господин подполковник. Настоящие чертежи оружия и расчетные схемы взрывчатого вещества исчезли.

Последняя ниточка была оборвана.

* * *

Родин сразу нашел зарешеченное окошечко камеры, в которой содержался Турнезен, и деревянные нары, прикрученные к полу прямо под ним. Вот даже кровавые разводы на стенах до конца не затерли. Родин встал на колени и просунул руку между прутьями решетки. От его вытянутых пальцев до изголовья нар было пару саженей. Мог ли этот таинственный кто-то опустить паука на нитке или по трубке прямо на спящего Турнезена? Мог.

Родин встал, отряхнулся и подошел к недоумевающему дворнику.

– Скажи-ка, любезный, – спросил он, – давно ли тут служишь?

– Да уж третий десяток пошел, – отвечал дворник.

– Это хорошо, значит, все знаешь.

– Ну скажете уж, барин, – улыбнулся дворник, – все не все, а кой-чего примечаю.

– А вот скажи мне, голубчик, не видал ли ты вчера вечером тут чего подозрительного? В этом самом дворике?

В ответ дворник засмеялся, показывая длинные прокуренные зубы.

– Да че ж тут, ваше высокородие, может быть подозрительного? Тут же, сами знаете, с этой стороны – полицейское управление, а с этой – жандармское, ворота железные и стражник стоит. Сюда и мышь не проскочит!

– А припомни, что тут было вчера, в этом дворике?

– Известно что: утром – развод жандармский, потом – полицейский. Потом развод агентов из сыскного, эти чуть попозже. Потом – строевая подготовка жандармская, потом – полицейская. Потом – опять развод… Потом огневая была у жандармов, вон как всю северную стену изрешетили, опять штукатурить надо… Потом прогулка у арестантов, но это только у полицейских, политических-то из каземата не выпускают. И вечером – тоже разводы. Что ж тут может быть подозрительного?

Родин замолчал, а словоохотливый дворник рассказывал дальше.