Голландское господство в четырех частях света. XVI— XVIII века. Торговые войны в Европе, Индии, Южной Африке и Америке - Чарлз Боксер

Производство и экспорт вина являлись еще одной проблемой, по которой виноделы и компания не всегда находили общий язык. Виноградарство на мысе Доброй Надежды ввел ван Рибек, и в 1680 г. было отобрано несколько сведущих в этом деле гугенотов — эмигрантов, однако произошло это задолго до того, как вина с мыса признали в других местах. Как и многое другое, виноградарство во многом обязано предписаниям и личному примеру Симона ван дер Стела, чьи с любовью возделывавшиеся виноградники в Грот-Констанции дали имя вину, ставшему в XVIII в. знаменитым на весь мир.

Несмотря на улучшение качества и факт стабильного роста и даже удвоения выпускаемой продукции между 1776 и 1786 гг., рост экспорта вина не соответствовал этим показателям. Большинство побывавших на мысе Доброй Надежды после длительного морского путешествия вполне доброжелательно отзывались о его винах; но как только они обосновывались в Батавии, Пондишери (ныне Пондичерри) или Калькутте, то меняли свои предпочтения на французские кларет, бордо и шампанское. Луи де ла Кайе, Менцель и другие иностранные наблюдатели были согласны, что качество наиболее распространенных вин мыса Доброй Надежды можно улучшить, если проявлять большую заботу относительно культивации винограда. Большинство виноградарей «не знало, как правильно обращаться со своими виноградниками». А те, что знали — как виноградари Констанции (ныне на юго-западе Кейптауна), — держали свои секреты при себе, дабы продавать вино по более высоким ценам, если не компании, то на черном рынке. Виноделы должны были продавать свое вино компании по фиксированным ценам, а сама компания выдавала лицензии на торговлю вином в розницу. Хотя Менцель утверждал, что монополия была не такой уж и обременительной, сами виноделы жаловались, что цены на продажу их вина в значительной степени зависят от решений нескольких высокопоставленных чиновников компании и некоторых избранных лиц.

Одной из проблем, замедлявших в XVII в. развитие земледельческих ферм, являлось то, что многие фермеры предпочитали заниматься скотоводством, поскольку это требовало меньше рабочих рук и труд этот был востребован. Изначально компания рассчитывала на натуральный обмен с готтентотами, дабы получать достаточное количество овец и крупного рогатого скота для снабжения колонистов и «индийцев» свежим мясом. Периодические трудности — хотя они никогда не выливались в длительные войны — в отношениях с готтентотами (ныне употребляется название койкоин) и смерть, унесшая множество жизней готтентотов из-за вспышки оспы, привели к изменению подобной политики. Власти, хоть и отдавая предпочтение созданию земледельческих ферм, более не препятствовали разведению скота бюргерами. Овцеводческие и скотоводческие хозяйства продвинулись еще дальше вглубь страны — вместе с поисками фермерами новых пастбищ на землях, где вода зачастую оказывалась в дефиците и где почва не могла выдерживать слишком длительные выпасы. Капских овец разводили главным образом из-за баранины, которая составляла основную пищу жителей Кейптауна, а гости с судов «индийцев», которые на некоторое время задерживались на берегу, обычно жаловались на однообразие такого ежедневного питания и на то, что еду готовили очень жирной. Овечьи шкуры шли на обувную кожу, однако шерсть оставалась фактически бесполезной «из-за того, что это скорее были волосы, чем шерсть», как заметил Менцель.

Время от времени предпринимались усилия по улучшению породы путем завоза баранов — персидских и мериносов, однако почти до самого конца правления компании приемлемых результатов по производству шерсти, пригодной для экспорта, не было достигнуто. В 1782 г. несколько фермеров и чиновников подали петицию с просьбой позволить им «попробовать производить шерстяные изделия», однако фискальная служба компании отказала в их просьбе, откровенно заявив, будто «создание и развитие подобных производств кардинально противоречит истинному благосостоянию и самой сути политической системы правительства», поскольку это негативно повлияет на усилия, предпринимаемые для оживления текстильной промышленности в Нидерландах. Тем не менее овцеводство ради баранины оставалось и выгодным, и продуктивным. Стада в тысячу голов считались довольно маленькими, а Тунберг однажды останавливался у фермера в Боккевельде, который владел 3 тысячами голов крупного рогатого скота и 12 тысячами овец. К концу XVIII в. в колонии насчитывалось более 1 миллиона 250 тысяч овец, хотя только 7 тысяч из них являлись полутонкорунными.

Отношение компании к развитию фермерства в районе мыса Доброй Надежды, хотя и диктуемое в основном желанием удерживать низкие цены и обеспечивать своих «индийцев» провизией насколько возможно дешевле, было не полностью ограничительным. В 1706 г., в результате жалоб многих бюргеров на энергичных, но деспотичных губернаторов, Симона и Виллема ван дер Стелов, которые якобы заняли большие участки самой лучшей земли под собственные фермы (1685–1705), Heeren XVII запретили своим чиновникам и служащим владеть землей в сколь-нибудь значительных масштабах или заниматься фермерством. Правило это не всегда слишком строго соблюдалось, поскольку его можно было до некоторой степени обойти посредством разумного брачного контракта, однако оно давало уверенность, что свободным бюргерам, занятым фермерством или виноградарством, не придется конкурировать с чиновниками, также являвшимися крупными землевладельцами. Бюргеры и фермеры района мыса Доброй Надежды были уверены в достаточном рынке в метрополии для своей продукции, даже если они и не могли продавать ее по тем ценам, которые им хотелось бы получить за пшеницу, вино и шерсть, и даже если они не всегда могли экспортировать свою избыточную продукцию.

Когда время первопроходцев ван Рибека и его ближайших преемников закончилось, белое общество мыса Доброй Надежды можно было поделить на три основные группы: бюрократы, то есть чиновники компании, городские свободные бюргеры Капстада (Кейптауна) и сельские свободные бюргеры — буры. Восемь старших чиновников компании составляли Правительственный совет под председательством губернатора, и этот орган власти (без губернатора) также собирался два-три раза в неделю в качестве Совета юстиции. Начиная с 1685 г. в этом последнем совете присутствовало два (а позднее три) представителя от свободных бюргеров, а время от времени им позволялось представлять своих сограждан также в Правительственном совете. Некоторые из старших чиновников, которые почти всегда принадлежали к родившимся в Европе нидерландцам, были убеждены в своем действительном или воображаемом культурном превосходстве над бюргерами, многие из которых имели незнатное голландское, французское, немецкое или местное происхождение. Однако верно и то, что социальные отношения между бюрократами и бюргерами являлись здесь значительно менее напряженными, чем в Батавии. Менцель, замечавший скрытую неприязнь в отношениях между родившимися в Европе голландцами и местными африканерами, также отмечал: «На общественных празднованиях, таких как свадьбы и прочее, я часто наблюдал оптовых торговцев или даже офицеров, танцующих с дочерьми обувщиков, тогда как их собственные дочери отплясывали с сыновьями простых торговцев. Преимущество оставлено лишь за крупными торговцами, поскольку они являются членами правительства и государственными деятелями, однако кроме них ни один человек на мысе Доброй Надежды не считает себя лучше своих соседей». Склонность богатых вдов Батавии выходить замуж за священников находила свое подобие и на мысе Доброй Надежды, где, как сообщает нам Менцель, «священники стоят рангом выше простых торговцев и имеют такое высокое жалованье, пособия и привилегии, что всегда могут составить в браке наилучшую партию».