Кармелита. Счастье цыганки - Олег Кудрин

— Николай Андреевич. Вторая карта — это бумага из поликлиники. Можете взглянуть, там на обороте фамилия написана.

Астахов посмотрел на обложку: «Олеся Платонова». Хотел было возмущенно сказать: «Все равно не понимаю… И что это значит?..» Но вдруг в один момент он все понял. Все! Так вот почему следователь так долго юлил и тянул резину. Он хочет сказать, что на пожаре сгорела Олеся? Олесенька???

— Нет. Этого не может быть, — сказал Николай Андреевич шепотом.

Следователь посмотрел на него с непритворным сочувствием.

— Может, это ошибка? — спросил Астахов уже чуть погромче.

— Нет. Если только у вашей гражданской жены нет в этом городе абсолютного, если так можно выразиться, стоматологического двойника. Но это маловероятно. Мы проведем еще экспертизу. Сверим другие антропометрические показатели. Но, думаю, это мало что изменит. К тому же мы позвонили в гостиницу, и там подтвердили, что Олеся не ночевала в номере.

— Но зачем она пошла в конюшню?

— Мы постараемся это выяснить… Николай Андреевич, я вам сочувствую. И вижу, какое это горе для вас. И все же должен вам задать несколько вопросов.

— Да…

— Извините за суконные фразы, но… Скажите, какие отношения были у вас с Олесей Платоновой в последнее время?

— Ефрем Сергеевич, я сам себе не могу ответить на вопрос, что вы поставили. «Какие отношения». Честно говоря, мне сейчас вообще говорить не хочется…

— Я понимаю, вам больно. Но, может, как раз наоборот, если выговориться, станет полегче.

— Угу… Психотерапевт в милицейских погонах…

— Ну-у-у. Если хотите, да.

— Какие отношения? Мы любили друг друга. Да-а-а. И теперь я лучше, чем когда бы то ни было, понимаю, что это была настоящая любовь. Только понимаете, легко любить в семнадцать лет, когда нет ничего позади. Никаких хвостов, опыта, ошибок, разочарований… А потом ты, как корабль ракушками, обрастаешь всем этим. И уже очень трудно.

Солодовников тактично помолчал. И мягко спросил:

— Вы ссорились?

— Когда я впервые понял, что люблю ее, то был уверен, что нас ничто не сможет поссорить. А потом, как-то странно, по мелочам начали накапливаться какие-то обиды из-за непонимания, ревности. Это была не мужская или женская ревность а-ля Кармен. Нет, совсем другая ревность — к близким людям, к работе. И вдруг оказалось, что два любящих человека беззащитны перед этой напастью… Мы с Олесей сто раз ссорились и сто раз мирились. Вот даже если вы сейчас спросите, какой у нас с ней был последний разговор — ссора или перемирие?.. Или горячая страсть?.. Я даже не смогу вспомнить. Знаете, такое состояние стало для нас обычным. И все это, конечно, должно было со временем закончиться тем… — Астахов замолчал глубоко задумавшись. — Два, в общем-то, выхода у нас было. Либо мы окончательно притерлись бы друг к другу. Либо расстались бы. Но теперь, получается, вообще никакого выхода нет. Я ответил на ваши вопросы?

— Да, пожалуй. Причем даже полней, чем я ожидал.

— Я пойду…

Астахов вышел из кабинета, едва волоча ноги. Следователь посмотрел ему вслед и пришел к выводу, что за эти несколько минут Николай Андреевич постарел лет на двадцать.

Беспомощный человек — существо страшно неудобное и обременительное. Особенно когда существо это лежит в мешке. Как же намучился Игорь, перетаскивая в катакомбы сначала Кармелиту. А потом и Миро. Молодого, здорового цыгана вообще пришлось волоком тащить. Практически всю дорогу! Ну и Тамара, конечно, тоже хороша. Вместо того чтобы помочь, все шла рядом и зудела под руку — кто тут настоящий мужчина, кто не настоящий. И чтобы делал настоящий мужчина, окажись он здесь. Ужасно захотелось Игорю послать ее подальше. Но нести мешок было так трудно, что даже для этого святого дела сил не оставалось.

А когда вся работа была сделана и тела выгружены, Тамара вдруг сменила пластинку:

— Игоречек, мой хороший. Мускулистый мой, наработался!

После такой нежной и искренней похвалы ругаться сразу перехотелось. Игорь сложил пустые мешки, деловито перебросил их через плечо и сказал с героической немногословностью ковбоя Мальборо:

— Ну вот и все…

— Все. Конечно! Пошли отсюда. Здесь жутко, да и просто рискованно. Взорвать могут в любой момент.

Игорь посмотрел на часы.

— Не, волнуйся, время еще есть. До взрыва целых три часа.

— Ой, перестань! — опять начала заводиться Тамара. — Кому ты веришь?

— Так ведь в новостях по радио объявляли. Ты что, по дороге не слышала?

— Все я слышала. Но разве можно кому-то верить! Взорваться может в любую секунду. Бабахнут — и все! Ты что, не знаешь, как у нас все устроено. Везде бардак и путаница. Ну чего ты ждешь?

— Подожди…

Игорь внимательно посмотрел на Миро, углядел у него за поясом нож, забрал его.

— Вот! Как говорил товарищ Саахов: «Тарапитца нэ надо!» Чуть нож им не оставили. Вдруг еще развяжутся. И все насмарку!

— Ладно. Теперь все? Пошли.

— Подожди.

Тамара уставилась на него, не понимая, чего ж он еще хочет. Игорь замялся, но все же сказал, объяснил, чего тянет:

— Смотри, сколько у них драгоценностей…

— Игорь, ты что, хочешь их снять?..

— Да. А что? Я не хочу, чтобы добро пропадало. Им ведь оно уже ни к чему. А нам не помешает.

Игорь наклонился к пленникам.

— Подожди! — воскликнула Тамара.

Ей вдруг сделалось дурно оттого, что происходит. Шаг за шагом, открывая для себя новые моральные (или аморальные?) горизонты, осваивая новые, как сказал бы Форс, «противоправные деяния», она привыкла к заманчивой мысли, что для нее ничего невозможного нет. Но сейчас, увидев, как жадно загорелись глаза ее любимого при взгляде на цыганское золото, Тамара испытала брезгливость. Обычную брезгливость.

— Игорь, это мародерство.

— Мародерство — это когда с мертвых снимают. Или когда, скажем, коронки с зубов выдирают. А эти — живы, здоровы.

Но Тамара упрямилась:

— Не смей этого делать. Слышишь?

— Тамара, что-то ты стала слишком сентиментальной. Тебе не кажется, что здесь, — Игорь обвел взглядом катакомбы, — и сейчас вся эта патетика немного неуместна?

— Дело не только в этой, как ты говоришь, патетике. Украшения — это улики. Разве ты не понимаешь?

— Не волнуйся. Улики — они только здесь, в Управске, а я продам их в другом городе.

Игорь снял с Миро и Кармелиты все золотые украшения и начал их рассматривать:

— О, цепочка, сережки. — Он дошел до кольца, которое подарил Кармелите Астахов. — Колечко, ух ты, с бриллиантиком! Наверное, папа подарил. «Цыгане любят кольца, а кольца непростые. Цыгане любят кольца, а кольца золотые…» Хочешь, я подарю его тебе?