Симптом страха - Антон Евтушенко

— И много вы набизнесменили? За привесок.

— Сумму сделки не буду разглашать, — снова заупрямился Шпигель, скорее, больше из тщеславия, чем для проформы.

— Ладно, ладно, — сдался Глеб. — История всё равно сильно смахивает на уши.

— Какие уши? — осёкся Шпигель.

— От мёртвого осла. Надеюсь, вы не отправите меня за ними к Пушкину?

— Дурак, — беззлобно выдал Шпигель, — как же ключ сессии?

Глеб издал губами неопределённый звук, похожий на презрительную насмешку.

— Что мне это даст?

— Доступ к переписке и сканам.

— Я, конечно, не специалист в шифровании данных, но знаю, что пароли легко меняются. Их для этой цели делают даже одноразовыми.

— В том-то и дело, что ключ не одноразовый, — с воодушевлением возразил Шпигель. — Этот программист объяснил мне, что у анонимных онлайн-рынков медленные транзакции. Пароль имеет срок хранения семьдесят два часа. Сегодня истекают последние сутки. Платёж всё равно невозможно отследить, однако доступ к статусу транзакции и к нашей переписке будет доступен до полуночи. Проверь и убедись в моих словах.

— Я проверю, — пообещал Глеб и добавил с грубоватой признательностью: — А Борису от меня поклон. Если вы не киксанули и не сфальшивили, то с вашим внучатым племянником всё будет окей.

Шпигель достал выцветший платок и скребанул его крахмальной жёсткостью по розовому лбу, словно проясняя свои мысли. Клацнул дверным замком и вытащил себя под кряхтение и дождь, с облегчением распрямив снаружи сухопарое своё тело.

— Совет, — бросил на прощание старик, — не забывайся кто ты и не впадай в крайность. Целее будешь…

— Спасибо, учту, — Глеб наклонился, чтобы встретиться с глазами собеседника. — Ещё один вопрос: вы говорили, что Аня интересовалась этой книгой. Зачем она ей?

Тусклые глаза Шпигеля сверкнули.

— Может, ты лучше сам её об этом спросишь.

— Может и спрошу, — тихо ответил Глеб.

С самого начала Нэнси заподозрила неладное. Ещё с прихожей. Никак у Ленки были гости, подумала она. Вернее, гость, судя по вытертому пиджачку из драпа на вешалке в передней и полинованному виттоновскими клетками распахнутому чемодану, напоминавшему разложенную шашечную доску. Рывками, без рук, она сбросила босоножки и бодро порхнула в свою комнату, не очень желая встречи с неизвестным обладателем пиджака и чемодана. Но она так и застыла в дверях комнаты, обнаружив таинственного визитёра в ней. Маленький, сутулый, спиной к дверям, тот не очень церемонно обсматривал её покои, сидя на скрипучей кожаной обивке. Гость чрезмерно ёрзал задом по банкетке и регулярно причмокивал, будто за щекою держал мятный леденец. Нэнси залилась краской. На уровне глаз не в меру любопытного незнакомца лежал сброшенный в спешке и неубранный ещё с утра бюстгальтер.

— Кхм, — деликатно кашлянула она, забрасывая бумажный свёрток с Ленкиным подарком на софу, и боком, мелким приставным шажком двигаясь вдоль комнаты до предмета, требующего от посторонних глаз сокрытия.

Незнакомец резко выпрямился и повернулся к Нэнси. Это был поджарый старичок-боровичок, покрытый мехом белокурой бороды, похожей на пушнину, с мозолистыми руками, завёрнутыми в крендель на груди, и усталой, но не потерянной улыбкой. В сильных очках с очень толстыми стёклами и грубо ремонтированной лейкопластырем дужкой, он казался постаревшим мальчиком-зубрилой, этаким ботаном, протирающим штаны в библиотеках до глубокой старости.

— Лена, что с телефоном? — вместо приветствия спросил ботан и причмокнул: он, в самом деле, посасывал леденчик, который, перекатываясь с характерным звуком, гремел по кафельным зубам.

— А я не Лена, — отчего-то испугалась Нэнси и, наконец, добравшись до бюстгальтера и загородив его спиной, вслепую, спешно запихнула в какой-то ящик.

Ботан поправил очки, взмахнул оптически увеличенными метровыми ресницами и поправился:

— Теперь вижу, что не Лена. А кто ты, душенька?

— А кто вы, м-мм… дедушка?

— Ну допустим, хозяин квартиры. Борис Ильич я.

— Ой, — сказала Нэнси и напряглась ещё больше. — Вы разве не должны быть сейчас где-то под Тверью?

— Я где-то под дверью, — скаламбурил Борис Ильич. — Говоря языком Эзопа в форме толстейшего наброса: я экономно сыграл эпизодическую роль, и вынужден откланяться.

— Простите?

Борис Ильич тронул Нэнси за острый локоток и легонько подтолкнул к окну, словно они были не одни и кто-то ненароком мог их подслушать.

— Эта история мудачества стара, как мир. Наши дети, холодно, с дистанции, вежливо пряча скучливые зевки в кулак, продолжают поддерживать традицию Базарова. У тебя, кстати, душенька, есть дети?

— Нет.

— Не спеши. Роскошествуй в духовности. Как только эти спиногрызы явят себя во всей своей красе, они немедленно отнимут твоё право на моральный абсолют. Ты станешь в известной степени функционером, скромным и честным исполнителем. Так будет продолжаться лет эдак двадцать пять или около того, чтобы после внезапно оказаться полным незнакомцем для собственного сына… или дочери — не важно! — незнакомцем, который непрерывно болтает и клацает искусственными челюстями, тем самым попирая границы их душевного комфорта.

— Вы поссорились с сыном? — догадалась Нэнси.

— Почему ваше поколение использует такие жутко деформированные эвфемизмы? — Борис Ильич обескуражено развёл руками, призывая Нэнси к ответу за всех ровесников. — Почему бы прямо не сказать: отец, я тебя не выношу. Не перевариваю. Органически! Где они, прекрасные суровые закономерности средневековой жизни?

— Ну, по-моему, вы немного усугубляете масштаб трагедии. Нагнетаете, что ли…

Кажется, только что Борис Ильич глубоко разочаровался в авторитете ответчицы — ровесницы его такого же малонадёжного Ильи. Морщась, как на прямом ветру, он оглядел Нэнси с головы до ног и повторил оставленный в самом начале без внимания вопрос:

— Кто ты, душенька?

— Я подруга Лены. Аня зовут.

— А фамилия?

— Паспорт предъявить?

— Обойдёмся, — важно произнёс дотошный собственник питерской жилплощади, не словив иронии.

Старик, в самом деле, начинал вызывать лёгкое раздражение — это после пяти-то минут общения. Наверно, сына Бориса Ильича можно понять: каково жить с таким въедливым родителем? Впрочем, злорадно подумала Нэнси, сам виноват: не надо было настаивать на переезде. У старика такая превосходная квартира, а главное, отдельная. Борис Ильич словно подслушал мысли Нэнси, обронил, будто невзначай:

— Что характерно, в гости не напрашивался. Заботой обложил, показательной опёкой. Умный, наблюдательный, хитрый. Не человек — вирус. Всё предусмотрел, даже моё бегство. Теперь плохой не сын, плохой — отец. Ловко придумано, уж этого у моего Ильи не отнять.