Отечественная война 2012 года - Александр Тюрин

Я уже ничего не видел, потому что даже веки не поднять, и ничего не слышал, кроме чмокающихся звуков, издаваемых губкой. Но мое тело ощущало инерционные перегрузки минимум на три «g». Все тянулось дьявольски долго, поэтому, не дождавшись окончания, я просто отпал. Наверное, этот отпад можно было назвать сном. Во сне я видел Веру.

Я заглядываю в окно дачи из сада. Вера сидит на диване с книгой, в полурасстегнутом платье, подобрав одну ногу. Ее изящная рука с перстеньком на среднем пальце лежит на нежной коже ноги чуть выше колена. А другая рука с голубоватыми прожилками на запястье заведена за голову. Завиток волос падает к глазу, чья дымчатая ночь просвечивает сквозь густоту полуопущенных ресниц. И мне кажется, что она хочет перевести взгляд от книги ко мне. Я приближаюсь к ней и тут ощущение того, что передо мной живой человек, исчезает. Я начинаю видеть границы цветовых полей и плавные линии превращаются в зубцы из пикселей. У меня начинается что-то вроде крика-плача, я бросаюсь к Вере, но все эти поля и пиксели ворохом ярких пятен пролетают сквозь меня, и я оказываюсь в полной мгле.

2

Первое, что стал чувствовать после пробуждения – был холод. Очень паршивое было пробуждение, скажу вам прямо, как в аду, в круге имени Деда Мороза. Холод был даже не столько снаружи, сколько внутри, в каждой моей клеточке. И не пошевелить никакой частью тела, то ли они все мертвы, то ли скованы. Отогревался я со страшной болью, полузадушенные вопли с трудом проходили сквозь мою деревянную глотку. Мои замерзшие мозги стали оттаивать раньше моего оледеневшего тела. А лучше бы наоборот.

Но вот дошла очередь и до тела, я задергался и сел. Темнота как в попе у негра, да простит меня за сравнение свободолюбивая Африка. Стал трогать сам себя, проверяя, все ли на месте. Что-то опять не так. Я надавил пальцами, и они вошли в кожу как в гниль. Я загреб рукой и пальцы мои содрали здоровенный кусок кожи. Я взвыл как зомби и только тут до меня дошло, что это слоящиеся остатки одноразового скафандра. Если бы у этой комедии сейчас были зрители, то они бы отозвались аплодисментами.

Глаза наконец привыкли к мраку, который слегка рассеивался мигающими индикаторами и загробным фиолетовым отсветом.

Я был в камере. И хотя я не бог весть какой астронавт, но по нагрузкам понял, что уже не на Таити; мое смирное тело перегружено с космического острова на транспортное средство, которое движется ускоренно.

Со всех сторон от меня были складчатые источающие холод стенки. В таких холодильных камерах обычно хранятся съедобные и прочие грузы, претендующие на посмертную свежесть. Выход из камеры был закрыт полупрозрачным люком, пропускающим слабый фиолетовый свет. С той стороны люка видны контуры дактилозамка. Но с моей стороны ничего. Стыки между люком и переборкой практически незаметны. Опять повод для паники? Нет уж, раз меня вытащили из утилизационного бункера, то сейчас уничтожать не будут. Но с другой стороны – есть хочется. И писать. Это второе даже больше, чем первое. Лежать холодным и голодным в луже собственной мочи – это мне не улыбается, против этого восстают пять тысяч лет цивилизации, лежащих за моими плечами. Бомж, вмерзший в собственные испражнения, тьфу...

Лицо у меня задергалось и, наверное, исказилось из-за страха. Возможно даже, из-за желания заплакать. И тут я понял, что один зритель у моей комедии все-таки есть. Вернее зрительница. И она находится с той стороны полупрозрачного люка.

Это та самая черная девушка, Маня, прислужница Бориса Дворкина типа рабыни Изауры. И хотя Негр стрелял в нее в Петронезии, она затем промелькнула в виде тени на фидерном судне. Ну и каков вывод? То ли медики не дают простреленной клиентке откинуться, пичкая ее медботами, протекторами, васкулоидным кровезаменителем, то ли мертвые оживают, когда это нужно какому-нибудь владыке преисподней.

Наверное, на лице моем появилось выражение, соответствующее встрече с адскими силами. А челюсть от холода и ужаса премелко задрожала, словно желе на подносе у неумелого официанта.

Девушка состроила рожу, передразнивая мои гримасы, а потом открыла люк и выпустила меня в складской коридор, вдоль которого располагался бесконечный ряд холодильников.

Черт, да она вполне живая эфиопская красотка в собственном соку, я сразу почувствовал поток тепла, ощутил сладкие бабьи запахи, которые она источает.

– Мы с вами знакомы? – на всякий случай спросил я.

– Чего-чего? Если ты забыл мое имя, то могу напомнить. Меня зовут Мириам. Мириам Хайле из Адис-Абебы. Я – православная и родственница Пушкина по материнской линии, – сказала с достоинством африканка. – А ты, ядрена вошь, не расист ли, часом?

– Не надейся. Тому, кто говорит «ядрена вошь», я – друг, брат и сестра. Важно, чтобы ты не была расистом... Ты... А ты точно это она, то есть Маня?

– Котик, я же тебе уже представилась, – промурлыкала эфиопка. – Что ты еще хочешь знать о девушке? Имеются ли у нее венерические заболевания? Да, кстати, уменьшительно-ласкательно лучше звать меня Мири или Ам. Когда у меня плохое настроение, то я точно – Ам.

– Ам... я обычно не спрашиваю у девушек, где тут туалет, но сегодня вынужден сделать исключение. Не сочти это проявлением расизма.

– Это проявление дебилизма. Туалет везде. Можешь даже оставить свои гостинцы в тутошних продуктах, предназначенных для питания классовых врагов.

А в данном случае она точно права... Я догнал девушку, когда она уже была в конце коридора. Мириам Хайле ласково потерла пальцем по кодовому замку. Тот, немного подождав, щелкнул с легким стоном, и дверь открылась. Мы вышли в соседнее помещение, где было чуть теплее и значительно светлее.

Озаренная жгучим светом Мириам предстала во всей красе и в комбинезоне обслуживающего персонала. Одеяние было внешне скромным, местами мешковатым, но понятливая интеллозовая ткань обтягивала девушку, где надо, особенно на бюсте и талии, что хорошо обозначало ее формы прародительницы человечества. (Если не ошибаюсь, все люди взялись из тех самых африканских краев.) Это весьма контрастировало с остатками моего скафандра, которые сейчас откровенно напоминали нищенские лохмотья. Прорехи везде, даже в области, где располагается «народное хозяйство».

– Надеюсь, для грузового суденышка такой наряд сгодится? – спросил я, тревожно озирая свое облачение.

– Суденышка? – Она хрюкнула от смеха. – Матросик, мы на борту пятизвездочного круизного лайнера «Мадлен Олбрайт». Ты должен выглядеть на сто тысяч долларов.

Мы на борту... Мадлен! Билет стоит не меньше новенькой автомашины, и у меня его нет. Значит, я – космический заяц. Смотрел кучу фильмов на эту тему, и очень часто космических зайцев просто выбрасывали в открытое космическое пространство через канализационный шлюз. Мне действительно надо иметь одежку стоимостью во много тысяч баксов.

– Как насчет того, чтобы выдать мне самые модные тряпки сезона? Что у нас с Версаче? – сказал я с саркастической безнадежностью в голосе.

– Сейчас будет тебе и Армани, и Версаче в одном флаконе, – неожиданно пообещала Мири.