Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

вытряхнутые мешки из-под муки. Огрызок сел за стол подсчитать количество выпеченного хлеба. Все совпало, до единой буханки. Катерина сворачивала халаты и колпаки — домой, на стирку. Кузьма уже переодевался. Нагнулся надеть сапоги и услышал тихое, как шелест ветра:

— Эй, кент, потрехать надо, линяй за угол шустро.

Кузьма родным ушам не поверил. Подумал, что мерещится. Тем более, и на пороге ни души. Никого, кроме Катерины.

— Приморился, как падла, вот и чудится всякая мура, — решил Огрызок. И натянув на плечи телогрейку, ждал, пока баба оденется.

— Ты, кореш, чего резину тянешь? Катись за угол, — послышался голос снова.

Эти слова услышала Катерина. Закатав на ходу рукава, выскочила из пекарни, прикрикнув:

— Что там за блядь приперлась моего мужика за угол звать? А ну! Покажись, стерва! — выскочила наружу пыхтящей горой и увидела двоих мужиков, прижавшихся к стене пекарни — Опять ссать на стенку вздумали, кобели треклятые! Иль другого места не нашли, сучьи дети? Чтоб вам яйцы оторвало! Пошли вон отсюда, козлы вонючие! Все стены сгноили! Иль не видите — пекарня тут, а не отхожка! Подбирайте портки живее и вон отсюда!

— Она взялась за метлу.

— Захлопнись, дура!

— Позови Кузьму, — потребовали настойчиво, мрачно.

— Зачем он вам сдался? Чего от него хотите, алкаши проклятые? Он не пьет. И не водится со всяким говном! Нечего ему с вами делать!

— Не вопи, шалава! Позови Огрызка!

— Я тебе позову! — схватилась Катерина за лопату, подпиравшую дверь пекарни.

Но Кузьма опередил ее. Вышел на голоса. Увидел бывших кентов из зоны и, оглянувшись на бабу, сказал:

— Иди домой. Я скоро буду.

— В пекарне тебя дождусь! Вместе домой пойдем. Ты с этими не задерживайся, — Катерина оглядела непрошеных гостей злым взглядом. Кузьма дождался, пока баба ушла. Подошел к кентам вплотную:

— Чего из-под меня надо? — спросил хмуро, не здороваясь.

— Пахан прислал. Капеллан. Дай ему свои ксивы на время. Слинять надо. Обратно их тебе через пару недель нарисуют. Верняк! Не за халяву. Навар получишь. Выручай, кент. На материк прорваться надо. Без ксив — невпротык! Лягавые заметут. Шмонают, падлюки, всех подряд.

— Ксивы дать не могу.

— Почему? — подступил желтолицый пучеглазый головастик.

— Они в ментовке. По делу. Рыжуху на прииске кто-то стыздил. Нас вымели. Все на мушке сидим. Под распиской о невыезде. Дело крутит Кравцов. А мы все под колпаком. Сам хочу на материк слинять. Да лягавые за горлянку приморили. Каждого стремачат.

— Давно следчий возник?

— Вчера.

— Один?

— Не знаю.

— Пронюхай. И где приморился? Ночью мы к тебе нарисуемся, — пообещали кенты. И, оглядевшись по сторонам, не следит ли кто за ними, скрылись в кустарнике.

Катерина и виду не подала, что слышала весь разговор. Она вовремя отпрянула от стенки, успела присесть к столу. Ждала, когда сам Кузьма обо всем расскажет. Но он молчал. Настроение его испортилось. И вместо того, чтобы пойти домой, свернул к Чубчику, а Катерину отправил одну.

— Слушай, пахан, хоть пару дней не высовывайся из хазы. Капеллан, падла, пасется рядом. Уж не знаю, на что ему Кравцов сдался, но без ксив он смыться не может. От меня отвалит, к тебе прикипится.

— Не ссы, Огрызок! У меня с ним свои счеты! Старые! Куда тому Кравцову с его кодлой. Мне от Капеллана ни к чему линять. Должок с него сорву! За треп! — усмехнулся Чубчик криво и предупредил — Ты отваливай

теперь домой. А я через час возникну. Гостей подожду. Вытрясу из них, где тог Капеллан приморился. Уж я с его шкуры кредиток настригу! Всем кентам до гроба хватит! — смеялся он каким-то чужим глухим смехом. Кузьма пытался отговорить Чубчика. Предлагал сказать о Капеллане Кравцову. Но Сашка ни о чем и слушать не хотел.

— Я завязал с кентами и «малинами». Но стукачом и сукою не стал! На это меня родная баба не подбила! Я откололся сам! Отшился от фарта! Но кентов засвечивать не стану! Они — сами по себе! У меня к ним ничего нет! А кто должен мне — сам сорву! Вместе с тыквой! Хиляй, Огрызок, я скоро буду!

Кузьма, вернувшись домой, все искал, чем ему заняться. Но ничего не получалось. Все сыпалось из рук.

Свалив все на усталость, Огрызок лег на диван, хотел уснуть хоть ненадолго. Но сон не шел.

Катерина тщетно пыталась растормошить Кузьму. Она просила его поужинать

вместе. Но Огрызок отказался. Его трясло, как в лихорадке, и мужик не

понимал, что с ним происходит.

Встал он, лишь когда в окно постучал Чубчик.

Сашка вошел в избу, огляделся по углам:

— Никого?

— Не возникли покуда…

— Что ж, мы не гордые! Можем подождать, — сел к столу на кухне. И глянув на Катерину, занятую стряпней, впервые похвалил бабу: — Во многом не везло тебе, Кузьма! Но вот бабой фортуна не обошла! Она тебе за все разом! Ровно не долю, не положняк, а весь общак снял с судьбы! За все ходки и дальняки! Добрая у тебя баба! Она и мать, и сестра, и жена твоя! За всех кентов в подарок от судьбы. Держись ее, Огрызок! Как за жизнь… Кузьма своим умом не верил и удивленно смотрел на Сашку:

— Чего хлебальник открыл? Верняк трехаю! Не будь Катерины, хило пришлось бы тебе. Да хоть и я… Гоношился, выламывался, а куда без Валюхи? Когда с прииска вышвырнули, я чуть не рехнулся. А баба успокоила. Заставила все дела дома переделать. И все радовалась, благодарила судьбу за передышку, подаренную мне. Ни разу не попрекнула, что без заработка сижу, за прошлое не укорила, какое и нынче отрыгается. Наградил Бог наших баб терпеньем. А мы за это должны его благодарить.

Катерина лепила пельмени, прислушивалась к разговору, не вмешиваясь в него.

— Знаешь, мне сегодня смешной сон снился. Обычно я их не помню, а этот в память врезался. Вроде как пришел я к леснику Силантию, дров на зиму заготовить

вздумал. А старик и говорит: «Привяжи коней. Им до ночи ждать придется. А деревья вали ровные, какие на доски гожие». Удивился я и отвечаю, что доски мне ни к чему, за дровами приехал. А дед и скажи: «Без надобности теперь тебе дрова, Сашок! Без проку! Вали, какие сказал. На деревянный костюм себе. Руби березы, чтоб гроб твой светлым да звонким был. Чтоб была в нем белизна молодости и слеза грусти. Чтоб седина ствола с зеленью кудрей дружилась. Чтоб меньше сучков было — ровные деревья вали…» Удивился я и спрашиваю, мол, неужели, скопычусь скоро? А Силантий в отпет: «А ты, поглянь сюда! Видишь, твой проводник сидит. Уже наготове. Поджидает. Поведет тебя сегодня. Об руку…» И указывает на мальчонку лет семи-восьми. Эдакий весь белый. И одежда на нем как снег. Глянул я на него, уж больно не похож он на детвору нашенскую. Озорства, улыбки нет в лице. И спрашиваю Силантия, кто ж этот пацан? Не доводилось никогда раньше видеть его. Неужель он — моя смерть? Силантий головой кивнул согласно. И рассмеялся так грустно: «У каждого, Сашок, своя смерть! Ее не человек себе выбирает, а Бог назначает. Тебе, как прощенному, чистого отрока в поводыри прислал. Ты, небось, думал, что и к тебе смерть-старуха приплетется? Нет, Саня! Старухи к тем, у кого грехов много, кто не каялся. Не омыл слезами и муками свое прошлое…» — «Силантий! А почему мне так рано умереть надо? Иль не нужным стал я на свете? Или шутишь надо мной по-злому?» Старик головой кивает: «Торопись, Сашок! Немного времени у тебя в запасе. Сказываю, не дожить тебе до рассвета завтрашнего дня. Не увидеть солнца над головой. Готовы кони, поводырь на месте, спеши и ты…» Оглянулся я. И обалдел. Вместо старой клячи, на которой приехал к Силантию, тройка лошадей стоит запряженная. Кони, один к одному, черней ночи. Все в цветах бумажных. Разозлился я, срывать их начал. Топтать ногами. Все выкинул. И начал деревья рубить. Себе приказываю — на дрова, а валю такие, что сердце кровью обливается. Ровнехонькие, белые, как дед советовал. Они под топором человечьими голосами смеялись. И хотел я их пожалеть, да остановиться не мог, пока топор сам из рук не выскочил. Тут же пацан подошел. Белый. Глянул на деревья, какие я срубил, и говорит: «Теперь все готово! Жди, когда я приду за тобой…» Проснулся я в холодном поту. Никогда такого за мной не водилось. Огляделся — все в порядке, в своем доме. На работе сегодня все одно к другому клеилось. И с чего такая чертовщина привиделась, понять не могу…