Император. Врата Рима - Конн Иггульден

Марий слышал эти слова и пытался удержать их в кружащейся и тяжелой как свинец голове. Он не верил честному слову Суллы дальше собственного плевка, но его легион спасется. Конечно, их вышлют подальше из Рима, дадут какое-нибудь унизительное поручение, например сторожить оловянные шахты на далеком севере от размалеванных дикарей, но им сохранят жизнь. Он поставил на карту все и проиграл. Мария охватило мрачное отчаяние, притупившее боль от сломанных костей, зажатых жестокой хваткой людей Суллы — теми, кто всего год назад не отважился бы коснуться его и пальцем. Рука безвольно повисла, онемела и я была как будто не его, но это уже не имело значения. Еще одна мысль не дала Марию заговорить. Может, потянуть время — вдруг его людям удастся пробиться и склонить ситуацию в свою пользу? Он повернул голову, увидел, как масса легионеров Суллы веером разбегается по местным улицам, и понял, что шансов на быстрый ответный удар не осталось. Начинается самая грязная, самая жестокая часть войны, а почти весь его легион все еще стоит на стенах вокруг города и не может вступить в бой. Нет!

— Я согласен. Даю тебе слово. Пусть ближайшие из моих людей увидят меня, чтобы я мог передать им приказ.

Сулла кивнул, и подозрение исказило его черты.

— Если ты лжешь, погибнут тысячи. Твоя жена умрет под пытками. Давай положим всему этому конец. — Сулла кивнул своим помощникам: — Выводите его вперед.

— Подайте сигнал прекратить бой! — рявкнул он, и Марий впервые уловил в голосе Суллы беспокойство. Рога протрубили сигнал, и передние ряды мгновенно отступили на два шага от врага, вытянув перед собой окровавленные мечи. Легионеры Мария оставили стены с юго-восточной стороны города и хлынули по улицам к нему. Они бежали по каждой улице, по каждой дороге, и их глаза горели гневом и жаждой убийства. Их ряды росли, на стенах оставалось все меньше защитников. При виде Мария из глоток людей вырвался громкий вой, звериный вопль, полный жажды мщения. Сулла стоял неподвижно, напряженно сощурив глаза. Марий сделал глубокий вдох и почувствовал кинжал у позвоночника.

— Перворожденный… — Марий захрипел и начал снова. — Перворожденный! Мы не опозорены. Среди нас нет предателей! На нас напали люди Суллы, оставленные им в городе. А теперь, если любите меня, если вы когда-то меня любили, убейте их всех и сожгите Рим!

Невзирая на мучительную боль от вонзившегося в него кинжала, Марий еще целый миг стоял перед своими солдатами, и те радостно и яростно взревели. Потом его тело рухнуло.

— Огни ада! — закричал Сулла, когда Перворожденный легион бросился на врага. — Разберитесь по четыре! Построение для ближнего боя! Шестая четверка, ко мне! В атаку!

Он достал меч из ножен; ближайшая четверка обступила его, защищая от ударов. В воздухе пахло кровью и дымом, а до рассвета было еще очень далеко.

Марк смотрел через парапет, напрягая глаза и стараясь увидеть далекие костры врага. Эта земля была красивой, но неласковой. Суровые зимы убивали старых и немощных; даже колючие кустарники, что цеплялись за крутые скалы на горных перевалах, увяли и как будто перестали бороться.

Марк провел в горах больше года; его кожа стала темно-коричневой, а тело бугрилось жилистыми мышцами. У него развилась способность, которую старшие солдаты называли «чуйкой»: умение почуять засаду, обнаружить лазутчика или ходить по скалам в темноте. «Чуйка» была у всех опытных разведчиков, а если она не появлялась через год, то не появлялась никогда — как утверждали старшие, такому человеку не стать настоящим разведчиком.

Первое повышение — командование восемью солдатами — Марк получил, когда успешно обнаружил засаду синекожих дикарей, вовремя разослав дозорных. Солдаты искрошили дикарей на кусочки, и только потом кто-то заметил, что они выполнили его приказ без возражений.

Тогда Марк в первый раз увидел диких кочевников вблизи, и их размалеванные лица долго мерещились ему во сне после плохой еды или дешевого вина.

В обязанности легиона входили контроль над землями и усмирение местного населения. На практике это давало огульное право убивать столько дикарей, сколько возможно. Жестокость здесь никого не удивляла. Бывало, римские солдаты пропадали, а потом их находили на видном месте, с внутренностями, вываленными под палящее солнце. Милосердие и доброта быстро сгорали в этой пыльной и гудящей от мух жаре. Война приняла вид мелких стычек: на такой неровной и негостеприимной местности были невозможны шахматные построения, столь любимые римскими полководцами. Каждый раз патруль возвращался с парой вражеских голов или недосчитавшись нескольких своих. Противники оказались в тупике: ни одна сторона не скопила достаточно сил, чтобы уничтожить вторую.

Спустя год набеги на караваны с армейскими поставками неожиданно участились и ужесточились. Людей Марка и еще несколько подразделений послали охранять караваны, которые везли бочки с водой и солонину в самые дальние форты.

Все понимали, что эти маленькие каменные укрепления — колючки под кожей дикарей, и нападения на них случались нередко. Гарнизоны регулярно сменялись; многие приносили в постоянный лагерь зловещие истории о головах, которые швыряют через парапеты, или обнаруженных после восхода солнца словах, написанных кровью на стенах.

Поначалу обязанности охранника каравана не показались Марку обременительными. Пятеро из восьмерки под его началом были опытными, хладнокровными воинами, выполнявшими приказы без возражений или жалоб. Что касается остальных троих, Япек вечно ныл, не обращая внимания, что раздражает остальных; Рупис оказался бывшим командиром, которого перед самым выходом на пенсию из-за какой-то провинности разжаловали в простые солдаты; ну а третьим был Пеппис. Каждый из них по-своему осложнял Марку жизнь. Когда он попросил совета у Рения, тот только покачал головой и сказал:

— Твои люди, ты с ними и разбирайся.

Марк сделал Руписа своим помощником, командиром второй четверки, думая, что это смягчит его уязвленную гордость. Тот же воспринял новое назначение как оскорбление и с тех пор фактически высмеивал все приказы Марка. Япеку Марк, немного поразмыслив, приказал записывать все свои жалобы, чтобы по возвращении в постоянный лагерь представить список центуриону. Центурион славился тем, что не терпел дураков, и Марк с радостью отметил, что на пергаменте, которым он заботливо снабдил Япека из запасов легиона, не появилось ни одной записи. Скромная победа, но Марк очень хотел овладеть умением управлять людьми или, по словам Рения, заставлять их делать то, что ты хочешь, причем так, чтобы их обида не отражалась на качестве работы. Вспоминая эти слова, Марк невольно улыбался: странно, что Рений учит его дипломатии.

Проблему Пепписа было не решить парой слов или ударов кулаком. В постоянном лагере он прижился, подрос и окреп от хорошей еды и упражнений. К несчастью, у мальчишки появилась склонность воровать со складов, да еще и приносить наворованное Марку, что доставило юноше немало неприятных минут. Ни краткие, но ощутимые наказания, ни то, что Марк заставил Пепписа отнести обратно все, что он украл, не излечили мальчика от этой привычки. В конце концов центурион Бронзового Кулака. Леонид, отослал Пепписа к Марку с запиской: «Твоя ответственность. Тебе и расхлебывать».