Прожорливое время - Эндрю Джеймс Хартли

— Кати, — повторил Найт.

— Только не называйте меня так в присутствии вашего друга. У него, пожалуй, случится сердечный приступ.

— Вы знали Даниэллу Блэкстоун?

Баркер откинулась назад, внимательно посмотрела на него и проговорила:

— Я гадала, в чем дело. Рэндолл весь на взводе с тех самых нор, как встретил вас в Чикаго. Я два или три раза виделась с Блэкстоун, но нет, не знала ее. Если честно, о ней мне тоже почти ничего не известно. У нее были странные глаза, разного цвета. Один почти пурпурный. Смотреть на нее было неприятно, хотя, наверное, кое-кто, в основном мужчины, находили это… пленительным.

— Вы были знакомы с женой Рэндолла… профессора Дагенхарта?

— Не очень хорошо. Наверное, никто не общался с нею близко. Не выношу, когда об умерших отзываются плохо, но она была трудной женщиной. Рэндолл говорил, всему виной болезнь. Быть может, и так. Но эта желчная личность терпеть не могла здоровых людей. Рэндолл плясал вокруг нее изо дня в день на протяжении почти десяти лет, но в ответ видел одно лишь пренебрежение. Мне было больно смотреть на все это. Когда болезнь наконец разбила ее настолько, что она больше не могла выходить из дома, наверное, все их знакомые вздохнули с облегчением. Это просто ужасно, но такова правда. Она ничуть не щадила беднягу Рэндолла. Конечно, к ней тоже нельзя было не испытывать чувство жалости. Как же иначе? Но она с годами становилась все более жестокой. Дело было не только в болезни. Казалось, она знает о Рэндолле какую-то жуткую тайну, которую использует, чтобы держать его в руках, что-то вроде постоянного эмоционального шантажа.

— Это было как-то связано с его отношениями с Даниэллой?

— Возможно, хотя я всегда подозревала, что тут дело в чем-то другом. Жене Рэндолла доставляло удовольствие при посторонних делать какие-то мрачные намеки на его счет. В этом заключалась ее единственная радость в жизни. К тому времени как она умерла — это случилось лет шесть назад, — Рэндолл уже был настолько сломлен бесконечным рабством и унижением, что так и не смог оправиться.

— Вы понятия не имеете, что именно у нее на него было?

— Мы с Рэндоллом почти не общаемся за пределами научных кругов, — Баркер медленно покачала головой. — Если хотите узнать мое предположение, я сказала бы, что это имело какое-то отношение к Даниэлле Блэкстоун и уходило в прошлое.

— На сотни лет или только на четверть столетия? — уточнил Томас.

— Точно не могу сказать, но Блэкстоун и Рэндолл были связаны между собой на каком-то глубинном уровне, что может сделать только время. История, мистер Найт. Вот что это такое. Но если время строит, оно и разрушает.

— «Прожорливое время», — машинально процитировал Томас строчку из «Бесплодных усилий любви».

— Вот видите, — заметила Баркер. — С вами это тоже уже происходит.

На следующее утро Томас первым делом позвонил из гостиницы Куми, затем констеблю Робсону. Куми возвратилась в Токио и собиралась хорошенько выспаться перед первым сеансом радиационной терапии, назначенным на завтрашнее утро. После чего она хотела отправиться на работу, вопреки возражениям Томаса.

— Если процедура окажется слишком утомительной или болезненной, я никуда не пойду, — заверила его Куми. — Но у меня полно работы. Вот так.

— Тебе нужно отдохнуть.

— Видишь, Том, именно поэтому тебе лучше не приезжать. Мне сейчас больше всего нужно какое-то подобие нормальной жизни, — довольно резко ответила Куми.

— То же самое сказала Дебора, — пробормотал Найт.

Они поговорили о перелете в Японию, о постановке «Двенадцатой ночи», которую он посмотрел.

— Жаль, что меня с тобой не было, — произнесла Куми, слушая сбивчивый рассказ о том, почему пьеса ему понравилась.

— Мне тоже.

Через час Томас сидел вместе с констеблем Робсоном в полицейском участке Кенильуорта, а на столе перед ними лежала потрепанная папка в картонном переплете.

— Вы полагаете, кто-то хочет сохранить пьесу в забвении из-за того, что в ней есть? — спросил Робсон. — Что это может быть, например?

— Понятия не имею.

— Но это должно оказаться чем-нибудь значительным, верно? Чем-то таким, что поставит научное сообщество на голову. Так какие могут быть варианты?

— В биографии Шекспира множество противоречий. Например, утверждается, что он был католиком, да еще и голубым или как там это называлось в шестнадцатом столетии. Ходят споры относительно того, в какой степени он поддерживал монархию, и так далее. Все это может вызвать большой переполох в научных кругах, если будет доказано, но я с трудом верю, что такое может произойти из-за одной-единственной пьесы. Этого, конечно же, недостаточно, чтобы пойти на убийство.

— Допустим, какой-нибудь литературовед сделал ставку на то, что Шекспир, скажем, был католиком. Разве его карьера не окажется разбита, если новая пьеса докажет обратное? Или кто-то терпеть не может гомиков… — Он вовремя спохватился. — Гомосексуалистов. А эта пьеса доказывает, что Шекспир был таковым. Если у человека с головой не все в порядке, разве это не мотив скрыть пьесу, чтобы образ автора — как бы это сказать? — не был запятнан?

— Но в этом-то все дело, ведь так? Я просто не могу себе представить, как одна-единственная пьеса смогла бы это доказать, в то время как все остальные такого не сделали. Даже если в ней есть какое-либо категорически утверждение, оно станет лишь еще одним доказательством, которое нужно будет сопоставлять со всеми другими. Не вижу, как какая-то одна пьеса может полностью разрешить любое существующее противоречие.

— А вдруг в ней доказывается, что этот ваш Шекспир вовсе не автор всего того, что ему приписывают? — не сдавался Робсон. — Я где-то читал, как какой-то актер утверждал, будто пьесы, вероятно, написал некий лорд…

Вспомнив аналогию с «Западным крылом», приведенную Деборой, Томас покачал головой и ответил:

— Даже если это была бы правда, все равно непонятно, почему кому-то из литературоведов вздумалось сохранить в тайне новые доказательства. Пятьдесят лет назад шекспироведы, пожалуй, были консервативным сообществом, но это давно осталось в прошлом. Большинство ученых считают себя прогрессивными деятелями контркультуры, в общественном и политическом смысле. Сейчас мало кого из них интересует собственно человек из Стратфорда-на-Эйвоне. Есть даже те, кто не очень-то любит его произведения. Многие, не моргнув глазом, ухватятся за любые убедительные доказательства, которые поставят под сомнение его авторство. Этого не происходит потому, что нет никаких реальных свидетельств того, что Уильям Шекспир из Стратфорда не написал все те пьесы, авторство которых приписывалось ему при жизни. Не думаю, что в какой-нибудь новой вещи могут появиться доказательства, которые все изменят.

— Не знаю, — сказал Робсон, нахмурившись. — Если выяснится, что на самом деле эти пьесы написала королева или кто-нибудь еще… Наверное, это вызовет большой шум.