Танец Арлекина - Том Арден

«С первыми лучами солнца мы примемся за дело».

Время неумолимо приближалось.

Еще чуть-чуть, и…

Взгляд Джема метнулся от окна к двери. В любое мгновение по ступеням уверенно поднимется гадкий лекарь. И в руке у него будет топор!

Нет, это не должно случиться! Не должно!

Потом Джем толком не мог вспомнить, как он скатился со стола на пол, как дополз до окна, он ни о чем не думал, он весь превратился в клубок мышц. Чего он больше хотел — немедленно умереть или все же спастись, он и сам не смог бы ответить.

Джем распахнул створки окна и выбросился наружу.

— Что это за звук? Морвен вздохнул.

— Да ничего такого. Сова.

— Сова — это тебе не ничего.

— Сова — ничего особенного. Молчание.

Морвен ждал. Он мог бы сосчитать мгновения. Точно! Он был прав.

— Это как же, интересно? — протянул Крам. — Сова…

Морвен шикнул на него и шепотом проговорил:

— Кто? Отличная шутка.

Интересно, Крам понял или нет? Конечно, не понял.

— У совы крылья есть, — упорствовал он. — Она летать умеет.

— Угу. И еще она может до смерти напугать добровольца Крама, — пробормотал Морвен.

— Ничего я не напугался.

— Ладно. Все равно. Сержанту Банчу это интересно или нет? Нет, ему это ни капельки не интересно. Ты что, пойдешь к нему докладывать про эту свою сову? Нет, не пойдешь. А он чего, сейчас же помчится в палатку к командору? Чего-то мне так не кажется. Мы чего тут с тобой делаем? Красоты природы наблюдаем или чего? Мы с тобой, Крам, дозорные. Вот потому, Крам, любезный, сова для нас ровным счетом ничего не значит.

Морвен, до крайности довольный собой, ухмыльнулся. «Вот с таких маленьких побед все и начинается», — подумал он.

Трагедия!

Тощий очкарик Плез Морвен до начала последних беспорядков в Зеназе был студентом агондонского университета, но поскольку Морвен не изучал ничего такого государственно важного (он был историком, посвятившим себя Эпохе Расцвета), он был обязан пойти на военную службу. «Поменять книжки, — как ему тогда сказали, — на мушкет».

Камзол на мундир.

И выполнить свой долг перед страной и королем.

Морвен до сих пор считал случившееся сущей чепухой. На самом деле он даже сочинил некоторое количество блистающих остроумием писем, причем юмор этих писем был настолько тонок, что должен был, по идее, остаться непонятным тупоголовому сержанту Банчу, который, как в том не сомневался Морвен, исполнял при командоре Вильдропе обязанности военного цензора. Банч! Тупоголовый ублюдок! О, как приятно было Морвену осознавать, что интеллектуально он на голову выше всех, с кем ему здесь приходилось общаться. Эта мысль только и грела его.

Только при встречах с командором Вильдропом Морвена начинали грызть тягостные сомнения в своем полном и бесповоротном интеллектуальном превосходстве над окружающими. С этим человеком ему бы не хотелось встречаться на узкой дорожке! Власть портит людей. Это точно. Такова была ноша Джнеландлроса, третьего из театралов Телла — одного из шедевров первых лет послерасцветного времени, или эпохи Телла.

Подбросив в руке заряженный мушкет, Морвен на несколько мгновений задумался о гении Телла, которому удалось возвести агонистский гекзаметр на недостижимые высоты. Как искренне возмущен был в свое время Морвен, когда однажды в сезон Джавандры профессор Мерколь, обернувшись от окна и сжимая в руке стекло тиралоса, вздохнул так, словно ему было нестерпимо скучно, и назвал Великую Цзуру в пятнадцатой песне «очевидной»! Подумать только — очевидной! Напыщенный старый дурак! Этот усохший педант не узнал бы гения, если бы даже тот оказался в одной комнате вместе с ним.

Крам тем временем припомнил очередную детскую сказочку — на сей раз про сову. Морвен считал, что слушать напарника вовсе не обязан.

— Морвен, — окликнул его Крам через какое-то время, — ты меня слушаешь или нет?

Морвен промолчал.

Крам обиженно умолк и уставился в темноту. Перед глазами дозорных лежала проселочная дорога — темная и пустынная. Только их масляный фонарь и горел одинокой свечой в ночном мраке.

Крам пытался объяснить Морвену, что такое совы. А Морвен и в ус не дул и слушать не желал. А ведь крик совы в ночь Чернолуния — это дурное предзнаменование. Крик совы в Чернолуние означал, что в самом воздухе рассыпаны злые чары. Ну, то есть не обязательно, но возможно. Могло, конечно, и ничего не случиться, но все-таки эту примету знали все.

Бедняга Морвен. Порой Краму было ужасно жаль его. Ну, ничегошеньки не знал этот парень!

Крам зевнул.

Позади, на поляне, тихо и мирно спал лагерь. Все спали — даже, наверное, командор Вильдроп.

Ох, поспать бы! Когда Крам был мальчишкой, как же он радовался, если мимо маршировали солдаты! Он был готов шагать следом за ними, он бы радовался и гордился тем, что он — солдат! Но тогда он не знал того, что знал теперь. Муштра и марши — день за днем, а потом — ночная стража, как сегодня. А красивые мундиры надевали только по большим праздникам.

Крам потопал на месте.

Холодно как!

И это — в сезон Терона!

Широкоплечий крестьянин Крам родом был из Варля, самой южной агонистской провинции. В деревне был настоящий траур, когда явились армейские и принялись набирать добровольцев. Наверное — так теперь думал Крам, — дома все горевали, узнав о том, что его направили в Тарн. Да, войско шагало в Тарн — а уж где он, этот Тарн, кто его знает? Крам знал только, что идут они туда… что туда они идут… что они идут туда…

И в один прекрасный день придут.

Ага, и тогда он уже станет стариком с бородой до самой земли.

Рекрут Ольх, умевший потешно шевелить ушами, сказал, что в тех краях не земля под ногами, а самый что ни на есть лед. А солдат Роттс сказал, что там прямо в небе — белые горы. Крам уж и не знал, кому верить — ни то, ни другое он и представить был не в силах. То, что он мерз по ночам, — это факт. И чем дальше они уходили, тем холоднее становилось.

— Вот бы сейчас домой, в Варль, в свою кровать, — мечтательно проговорил Крам.

Морвен поежился. Варль! Невыносимый акцент Крама жутко раздражал Морвена. Морвен хотел было высказаться в убийственном тоне на предмет культуры этой захолустной колонии, но поскольку, насколько ему было известно, такого понятия, как «культура», в Варле не существовало в принципе, он ограничился замечанием такого рода:

— И чтобы мамочка тебе одеялко подоткнула?

Мог бы, конечно, и чего получше придумать — но уж что сказал, то сказал.

У Крама губы задрожали.