Ликей - Яна Завацкая

— А я рада, что ты вообще говоришь со мной, — ответила Джейн, — ты так замыкался вначале.

— Ты изменилась…

— Правда? Тебе так кажется?

Алексей подумал.

— Ты стала более мягкой… впрочем, я понимаю, — сказал он с горечью, — ты узнала, что я ликеид, и стала иначе ко мне относиться.

«Я ликеид» вместо «Я был ликеидом» — отметила Джейн.

— Нет, — сказала она, — Я сразу к тебе относилась очень хорошо. Ведь это только название — ликеид, понимаешь? Я видела, что ты культурный, знающий человек, что ты ведешь себя как ликеид… тогда ты защитил меня, помнишь? Какое значение имеет твое формальное образование?

Ей казалось сейчас, что руки Алексея излучают тепло… пылают жаром, не меньше печки. Если бы коснуться этих рук… только бы коснуться. Но нельзя, нельзя… ей это запрещено.

Она знала, что красива сейчас — да и кто не красив при свете огня в печи? Кожа ее кажется еще смуглее, а глаза пылают неземным, пламенным отблеском… так же, как у Алексея.

— Надо спать ложиться, — сказал Алексей будничным голосом, — ты возьми себе парашют, а я курткой накроюсь…

Джейн кивнула и не двинулась с места. Ей хотелось досказать.

— А потом мне стало тебя жалко…

— Почему? — удивился Алексей.

— Ну потому что… из-за этих обследований… я ведь понимаю, что это такое.

Ей показалось, что Алексей как-то сжался.

— Ничего особенного, — сказал он, — Я еще не научился их правильно воспринимать… не знаю, даст ли мне Бог научиться. Их можно и по-другому воспринимать, и тогда не будет так… так ужасно. Но я это заслужил…

Он замолчал. И Джейн вдруг поняла, что должна сейчас сказать…

Это было глупо. Абсолютно неправильно. Она должна была действовать осторожно, в соответствии со своей целью — сделать его ликеидом… пробудить Дух… и тогда уже… но она просто не могла уже больше. Ей вдруг стало безразлично, что будет, как он отнесется к этому, как они пойдут дальше…

— Я люблю тебя, Алеша, — выговорила она. Почти шепотом, глянув в его глаза — и тут же отведя взгляд. Алексей молчал беспомощно.

— Я люблю тебя… давно уже… сразу. Прости меня…

— Это ты… меня прости, — голос Алексея казался безжизненным.

— Я… тебе не помешаю, — голос Джейн упал до шепота. Ей было трудно говорить, — Ты… делай, что хочешь. Я просто хочу быть с тобой… я не могу уже. Я все это время только о тебе и думаю. Только тобой живу. Я никогда еще никого так не любила… Алеша… я умру без тебя.

— Джейн, господи… ты как ребенок, — Алексей смотрел на нее, — ну не плачь… я не могу так… не надо.

Они сидели совсем рядом, и Алексей, чтобы успокоить Джейн, взял ее руку… Девушка уткнулась в его плечо и заплакала уже громко…

То маленькое, дрожащее существо выбралось на волю и громко заявило о себе. Отчаяние захлестнуло Джейн. Она призналась… она знала и понимала, что не нужна Алексею… что он не любит ее. Сейчас все остальное отступало на второй план — все планы, мысли, его невеста, благородные намерения Джейн. Он не любит ее… И даже то, что сейчас он позволяет ей рыдать на своем плече, и даже утешительно похлопывает и поглаживает по спине — это никакой роли не играет. «Не плачь», — пробормотал Алексей. «Ну не надо» — он прижал ее к себе. Он не знал, что сказать еще. Поэтому он только прижал Джейн еще крепче… как можно ее утешить? Ну как? Господи, ну почему ты поставил меня в такое положение? Ведь жаль ее… ведь она действительно — действительно любит… и я-то знаю, что это такое. И как это бывает. Руки Джейн бессознательно стали гладить Алексея по затылку, по плечам… она словно так говорила ему о своей любви. Еще и так… Джейн подняла лицо — прекрасное, озаренное огнем, мокрое от слез… Алексей видел ее глаза — серые, честные, огромные глаза… ни капли фальши. Она любит, любит… Он нагнулся к ней. Он сам не понял, что произошло, когда губы их встретились.

А дальше им было легко… почему они должны были останавливаться, два ликеида, два свободных человека, ведь Джейн любила его, любила, и готова была жизнь отдать, лишь бы только чуть-чуть побыть с ним вместе. И она была похожа на Лиз, Лиз — мулатка, но и Джейн крепкая, смуглая, американка, тело ее сформировано той же щедрой и теплой землей, и этот чудный переход тонкой талии… И она же очень хорошая, эта Джейн, он даже почти любил ее… он не имел на это права, но ведь если честно, если уж совсем честно — разве она противна ему? И Алексей целовал тонкие ключицы, и ямочку на шее, и грудь. Пальцы его легли на талию Джейн, и нащупали наконец этот изгиб, этот переход в крутые, крепкие бедра, и скользнули дальше. Он уже несколько лет был один… он привык, он мог быть без женщин, но старое, забытое вдруг всколыхнулось в его теле. Почему бы и нет, полыхало в мозгу острым, обжигающим жаром, почему нет… разве это что-то изменит…

Он не мог бы уже остановиться. Даже если бы хотел… Он взлетел куда-то на невообразимую высоту и падал, падал, словно с парашютом, и наконец свалился на половики, совершенно обессиленный.

— Любимый, — прошептала Джейн. Он видел ее глаза — она еще смотрела на него… счастливая… прекрасная. Чужая.

Чужая.

С этой мыслью Алексей заснул.

Когда он проснулся, мир совершенно изменился вокруг.

В затянутое пленкой окно бил яркий свет. Он ложился квадратами на деревянные половицы, на пестрые коврики. Джейн, одетая в пуловер, сидела неподалеку от Алексея, подобравшись, смотрела в огонь… Она взглянула на него — с тревогой, виновато как-то. Алексей закрыл глаза.

Ему не хотелось сейчас говорить с Джейн. Он вспомнил и осознал все.

Значит что теперь — все иначе? Он привык с утра читать правило… но какая теперь молитва? Он недостоин, он не может… Он не имеет права.

Значит, такой теперь будет жизнь… он будет отныне лицемерить, лгать… или не лгать? Уйти совсем? Уйти из церкви, от Лены, от всего того, что заполняло жизнь… но что тогда останется? Ведь ничего, совсем ничего. Пустота…

И хоть бы не видеть сейчас Джейн, не говорить с ней. Она ни в чем не виновата. Она не пыталась его соблазнить — он бы понял соблазн. Она лишь вела себя искренне, и разве ее вина, что она влюбилась? Это он начал, он сам, его свело-таки с ума это тело, так похожее на Лиз, и еще больше — эта искренность, эта чистая, невинная любовь… Как ей было удержаться, да и что должно было ее удержать, ведь ее вера позволяет это. Удержаться должен был он сам. Больше всего — просто невозможность отказать. Просто невозможность отойти в сторону, сказать: ложись спать, холодно, сухо, ни малейшего сочувствия… ведь она даже не ласки просила. Даже не любви. Просто — чтобы он не отталкивал ее, понял, отнесся по-человечески. А он… животное. Как будто иначе нельзя выразить сочувствие.

Сделать вид, что ничего не произошло… вернуться… невозможно, немыслимо.

Покаяться… да, конечно — покаяться, и ведь ты знаешь, что Господь простит. И священник отпустит грех. И даже Лена… но ей нельзя говорить. И на очередном обследовании из него вытянут правду, как не вытянуть — под сканером, регистрирующим каждое движение самых мелких мышц, на всем теле… но это не так страшно, это унижение, конечно, но это он переживет, он это заслужил.