Горячий след - Олег Верещагин

… — Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?..

… — Дороги — как боги…

… — Не вдоль по речке, не по лесам…

… — Прощай, позабудь — и не обессудь…

… — На коня — и с ветром в поле!..

… — Хлопнем, тётка, по стакану!..

Олег со стороны походил, наверное, на сумасшедшего — он улыбался, качал головой, а временами глаза начинали поблёскивать. Смешно, конечно, было даже думать, что он — он! — может плакать. Мужчины не плачут. Мальчишки — тоже. Это просто отражалась так луна.

Конечно, луна.

Костёр за его спиной, в распадке, почти догорел. Но Олег не удивился, увидев впереди — в степи, где-то неподалёку (или, может, за сотни километров?) огонь другого костра.

Он встал. Ветер отбрасывал назад волосы и приносил запах сухого дыма. Нет, близко. Олегу внезапно очень захотелось — подойти к костру и сказать: «Здравствуйте!» Просто сказать так.

Лёгким шагом он спустился с холма, и костёр как бы отдалился, но несильно. Его огонь, казалось, сигналит. Передаёт что-то непонятное морзянкой — ковыль раскачивался, плыл, то закрывая, то вновь открывая пламя.

А потом Олег услышал песню. Её пели на русском языке, он ощущал, что это именно русский язык, а не шутка Дороги, сплетающей языки в один…

И он пошёл на эту песню — раздвигая руками ковыль, ощущая, какая под ногами тёплая земля…

— Где был родник — чернеет яма, —

пел мальчишеский голос:

— Трава зелёная измята…

Но в их глазах — тоски ни грамма.

Здесь не росли мои волчата…

Костёр горел невысокий, но широкий, из какого-то сушняка, невесть где добытого. Олег видел, что около него сидят и стоят с десяток людей.

— Родник звенел, трава манила,

И сосны на откосе — строем!

И пела — пела, а не выла! —

Моя подруга под луною.

Здесь били огненные стрелы.

Могилы вырыла лопата.

Трава зелёная сгорела.

Здесь наши не живут волчата…

Пламя выхватило из темноты детали — лица — мальчишеские, задумчивые — военную, полувоенную и гражданскую одежду, оружие… Пел, скрестив ноги, без аккомпанемента, круглолицый чубатый паренёк, державший на коленях матово поблёскивающий карабин.

— И месяц в пламя опрокинут.

И сосны превратились в уголь.

И, прежде чем наш лес покинуть,

Я схоронил свою подругу.

В чужих краях волкам не рады.

И жизнь была к нам очень строга.

И выросли мои волчата.

И привела домой дорога!..

Около огня стояли два пулемёта. Но на них Олег обратил внимание мельком, потому что понял: на всех мальчишках — красные галстуки. Яркие, они казались в огне костра живыми языками пламени.

— …За всё, что нынче дробно-зыбко,

Чем жил, что я любил когда-то —

Со злой, весёлою улыбкой

Идут на смерть мои волчата.[33]

А потом тот, кто сидел рядом с поющим, поднял голову — и у Олега вырвалось — громко, все возле костра повернулись сюда, песня смолкла:

— Марат!..

…Это было странновато и почти смешно, но Марат обрадовался Олегу, как будто они были старыми друзьями, а не встречались всего раз в жизни (?) на какой-то час. С широкой улыбкой стиснул локти Олега крепкими пальцами, стукнулся лбом в лоб — довольно ощутимо — и повернулся к остальным мальчишкам, доброжелательно взиравшим от огня:

— Братцы, это Олег, я про него тогда говорил, помните? — согласный шум. — Наш человек!

— Ну, если наш, то налейте ему! — со смехом крикнул какой-то мальчишка — стройненький, даже хрупкий, лохматый, но с глазами смелыми и гордыми, как со старого плаката.

— Ребята, не могу! — засмеялся Олег (ему почему-то было очень-очень хорошо), увидев, что к нему уже тянутся две или три крышки от фляжек, над которыми вился парок. — Я вас рад видеть всех, но не могу, я на минутку отошёл… я не один тут…

— Выручил?! — Марат хлопнул Олега между лопаток. — Молоток!

— Не всех ещё, код 5 остался, — подчиняясь сильному, но дружеском давлению на плечи, Олег сел, скрестив ноги. Принял одну из крышек — там оказался травяной чай. Вокруг костра стихло; Марат, начавший было садиться, выпрямился:

— Код 5? — переспросил он. Олег кивнул. — А мы как раз туда…

— Туда?! — Олег заморгал. Марат ничего не ответил, о чём-то задумался, а плечистый крепыш, обнимавший приклад пулемёта неизвестно Олегу марки, пояснил с недобрым смешком:

— Ленниадскую империю зажали, уррвы своих с побережья Сантокада эвакуируют, а баргайцы их транспорты топят. С пацанвой и бабами.

— Ну мы и решили малость помочь империалистам, — весело сказал другой пацан, прокрутив на пальце воронёный револьвер Нагана. — Ихнее дело правое, как ни крути. А баргайцы — нелюди, чтоб их…

— Ленниадская империя… — что-то смутно забрезжило в мозгу Олега. — А! Это такие… на волков похожие?

— Похожие, — кивнул пулемётчик. — Внешне. А баргайцы — люди, зря Стёпка трендит. Только люди они тоже… внешне.

— Ничего, — послышался ещё чей-то голос, — соединимся со Станацем, старшие подвалят, нажмём — только лимфа брызнет.

Вокруг засмеялись. Олег удивлённо-радостно осмотрелся и непосредственно спросил:

— А вы что, вы все… мёртвые? В смысле — это, убитые…

Ответом был искренний, дружный хохот — даже Марат смеялся. И спросил первым:

— А с чего ты так решил?

— Ну… вы же пионеры… — Олег смутился. — А их у нас давно нет…

— А ты что, не понял, что на коде 1 свет клином не сошёлся? Ну тупой ты, парень, — дерзко заявил лохматый. А Степка, убирая револьвер, пояснил:

— Да нет, не все… мёртвые… — кто-то прыснул, словно его насмешила сама мысль о смерти. — Пионеры — да, все. Только мы из разных миров. Из пяти, кажется. И я, например, пионер с десяти лет. Принимали около Золотых Ворот стольного града Владимира. Сам Великий Князь галстук повязывал! — гордо добавил он.

— А меня — в Москве, на Красной Площади, около сталинского Мавзолея! — крикнул кто-то.

— А меня не успели, — сказал крепыш. — В смысле — там, дома не успели. Я оторва был… Я погиб, когда турецкие десантники пытались взять Одессу. В новогоднюю ночь 1993-го… Спрыгнул с мола в один их катер с гранатами в руках… — он помолчал и добавил: — Это потом уже ребята тут приняли…

— Ладно! — Марат хлопнул себя по коленям. — Славик, мясо-то готово?

Ещё один мальчишка, потыкав невесть откуда вынутым длинным ножом в тушку какой-то косули-не косули, непонятно как оказавшуюся над огнём, кивнул: