На кресах всходних - Михаил Попов

— Да, — кивнул капитан, — там внизу кипело.

Майор потребовал второй стакан чая, лимон можно оставить тот же.

— Вы потрогали решетку, а она была, наверно, такая же горячая, как ручка моего подстаканника, ну и вы решили — это тупик.

Прокуроры молчали. Могилев начал миловаться со вторым стаканом чая.

— Я тебе сказал, второго лимона не надо, а не второго сахара. А, размешать надо… Так вот, наш молодец рванул ту решетку, а она там даже не закреплена, просто наложена поверх. Глянул вниз: в тот момент в кухне никого — бывают такие моменты, когда отлучается повар до ветру или там… Наш клиент спустился вниз, вернул решетку на место…

— И прыгнул сапогами в кипяток? — неуверенно предположил Фурин.

Подполковник недоверчиво усмехнулся и тоже потребовал чаю.

— Он же должен был там свариться или заорать так, что повар прибежал бы… — настаивал на своей версии капитан.

Могилев отрицательно помотал головой:

— Там был остывающий компот — градусов, может, шестьдесят, не больше. Минимальные ожоги. Клиент — это дело секунд — выбирается из котла и направляется к выходу по скользкому полу. И там либо никого, либо, даже если и был кто на выходе, не обратил внимания на офицера в мокрых сапогах. Да и не видно ночью, что они мокрые… И ищи ветра в поле. А вы выход из варочного цеха, — Могилев шумно поставил стакан на стол, — не оцепили.

Некоторое время все сидели молча.

— Рано или поздно он наткнется на патруль.

Майор лишь презрительно хмыкнул в ответ на замечание капитана.

— Думаешь, он уже далеко в тылу, а там контроль не то что здесь?

Майор опять хмыкнул:

— Я был бы, честно говоря, счастлив, если бы он сейчас бежал куда-нибудь в сторону Твери. Банда Василькова раскрыта, два десятка человек дают показания. Надо сказать, действовали они примитивнейшим образом. Не надо считать нашего интенданта человеком, равным по своим возможностям абверу.

— А мы и не считаем.

— Главное — добраться до личных дел, — высказал мнение подполковник, полагая, что, выявив из дела слабые места подвернувшегося человечка, Васильков смог бы на него нажать.

Майор отрицательно дернул щекой:

— Не надо из них делать… Просто земля слухом полнится, бывших урок в наших тыловых частях хоть… Ну, вы понимаете. Переговорил раз-другой, настроение прощупал, у него для таких дел такой Красовский был, лектором работал до войны, сидел за групповое изнасилование. — майор зевнул. — Никогда бы не подумал, что лекторы сбиваются в шайки для таких дел.

Подполковник сказал без намерения повеселить кого-то:

— Иногда лекция — изнасилование группы граждан.

Могилев оскалил зубы, показывая, что юмор оценил, потом продолжил:

— Красовский этот примерялся к человеку. Давал совет — годен. Сначала Васильков переводил его на должностишку к пряникам поближе, а потом проверка. И все довольно быстро.

— А проверка с кровью?

— Вот именно, товарищ капитан, обратной дороги нет. Ты с судимостью, со штрафной ротой, а тут еще ограбление с трупами. В живых они никого не оставляли.

Некоторое время все просто пили чай.

— Ты говорил, что личное дело не такая уж и нужная для них штука, а это зачем принес?

Могилев кивнул подполковнику:

— А это случай особый. Или, по крайней мере, может таковым оказаться.

— Слушаем внимательно.

Майор помолчал.

— Тут у нас был один неаккуратный разведвыход.

— В каком смысле?

— Ну, полковая разведка, впятером, сквозь подготовленный проход — знаете, ножницами проволоку порежут, края разведут, сапера вперед — и на ту сторону.

Прокуроры внимательно смотрели на контрразведчика.

— У нас, да и у вас, наверно, больше всего ценится человек с талантом.

— В каком смысле?

— Ну, дается ему какое-нибудь дело очень хорошо. Так вот наш начальник разведгруппы, по каким-то своим прикидкам — они там жестянки вешают, проводочки натягивают, — я в эти дела не вникаю, своих все выше и выше — так вот, этот капитан вдруг приходит и докладывает, что с ними вместе в разведвыходе должны были принимать участие пять человек, а было вроде как шесть.

Подполковник опять расстегнул пуговицу на мундире. Ему стало легче, неприятность теперь обнаруживалась на территории смежников.

— Я сразу включаю все извилины, и у меня рисуется пренеприятнейшая картина.

Прокуроры кивнули, им не надо было долго объяснять, что это за жуть, если в число обыкновенных бандитов заминтенданта затесался кадровый диверсант-разведчик. И не только затесался, но и, кажется, благополучно ушел к своим со всеми добытыми сведениями.

Витольд взялся за бумагу. Косо разлинованная тетрадь для польской начальной школы.

Старая жизнь рухнула, превратилась в свалку из растерянных людей, голодных животных и перепутанных вещей. Необходимо навести в этом месиве порядок, сначала хотя бы с помощью ручки и бумаги. Чтобы оценить, надо все объединить в одном пространстве и окинуть глазом.

Перечислить, разделить по разрядам и видам и определить, что куда запихнуть.

Сначала в одно место собрали всех коров, свиней и овец, потом были вырыты общественные погреба, туда сволокли абсолютно всё, кроме совсем уж личной одежды и посуды.

Посчитали на глазок мешки-пуды-короба.

Коллективизация, о которой рассуждали большевики, но вяло и отвлеченно, здесь, в лесу, совершилась сама собой. После Витольд произвел и обобществление народа, он записывал в свою тетрадь людишек не по семейному принципу, а так: сначала мужики взрослые, которые под сорок, кому за сорок набралось девятнадцать: Данильчик Петр, Михальчик Захар, Михальчик Иван, Данильчик Николай и Данильчик Петро, Гордиевский Андрей, Цыдик Иван, Жилич Иван, Саванец Александр, Иваны Крот, Ерш и Бусел и так далее. Потом шел мужской молодняк во главе с Михасем Порхневичем, сыновья Тараса — Зенон и Анатоль, Ясь и Колька, сыновья брата Доната, молодые Цыдики и Гордиевские, их тоже было девятнадцать; дальше старики и старухи, на круг вышло двадцать два — от еще бодрых, годных в работу, до почти лежачих (полтора десятка, что прежде сидели по хатам с маленькими). Мамки с грудничками. Подивило отсутствие некоторых. Не оказалось кузнеца Повха, он остался в кузне, а кузню не тронули, посчитав, что она еще на том берегу, где Гуриновичи, и к Порхневичам вроде как может быть и не отнесена. Дома сразу у моста, но уже на этой стороне — спалили все начисто. Прошлись заплечным огоньком старательно.

Пропал бельмастый весельчак Лукша, но про него было известно: он собирался наняться на работу во Дворце. Пусть. Но были и безвестно канувшие: то ли сгорели, как Жабковские и Ровда, то ли утекли своими тихими путями, никому не сообщаясь.