Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

Таким образом, волнение, начавшееся в Тифлисе, обошло половину Катехии и затем, спустившись по правому берегу Куры, приблизилось опять к Тифлису. Здесь оно обнаружилось с особенной силой в деревне Кодах, жители которой, как только узнали о беспорядках в Гори, тотчас разослали от себя гонцов в соседние деревни и подняли весь Тифлисский уезд. Четырнадцать селений пристало к мятежникам, и вооруженная толпа в несколько сот человек двинулась к Тифлису требовать отмены милиции. В то же время такая же толпа приближалась со стороны Катесхеви и остановилась близ Дигомского поля, в двух или трех верстах от Верского предместья.

Приближенные Паскевича, зная его решимость в подобных делах, с беспокойством ожидали, что весь вопрос будет решен картечью и штыками. К счастью, Паскевич хладнокровно принял известие о подступивших толпах и только не велел впускать их в город. Тогда губернский маршал князь Багратион-Мухранский сам поехал на Дигомское поле, где стояли катесхевцы, и убедил их вернуться назад. В то же время тифлисские горожане, опасаясь новых беспорядков в городе, вышли за авлабарский мост и заставили крестьян рассеяться, “впрочем,– как говорит Паскевич,– без всякой драки и буйства”.

При всей пылкости своего характера, не терпевшего прекословии, Паскевич принялся за исследование этого дела с крайней осмотрительностью. Он видел, что народ обманут, и, желая подействовать на его самолюбие, обнародовал следующую прокламацию.

“Злонамеренные и гнусные люди,– писал он,– рассеивают между народом вредные и нелепые слухи: они говорят, будто требуют от грузин солдат. Такого намерения вовсе не было – ваши солдаты не нужны. Из объявлений, всюду разосланных, ясно видно, что от вас назначены милиционеры, то есть джарис-каци, которые будут служить в течение нынешнего лета шесть месяцев. Храбрые воины Всемилостивейшего Государя моего, удивившие знаменитыми победами врагов ваших, вас прежде порабощавших, выйдут за границу. А вам неужели тягостно внутри Грузии охранять порядок, спокойствие и стараться не впускать чумной заразы для блага собственных ваших семейств.

Грузины! Вместе с победоносными войсками служили татары, подданные нашего Императора, и я был признателен им за их усердие, к которому они и теперь стремятся. Ныне получено мною известие, что и гурийцы участвовали в славной победе, одержанной нашими войсками над турецким сераскиром, у которого взят весь лагерь. Гурийцы храбро сражались с неприятелем; на вас же будет лежать самая простая обязанность – охрана собственных ваших домов и семейств от чумы и разбойников”.

Запоздалая прокламация эта все же оказала успокоительное действие. Явные беспорядки окончились, волнения мало-помалу улеглись, но под этим наружным спокойствием могла таиться целая буря, и собирать милицию при таких условиях Паскевич признал неудобным. Он обнародовал, что неприятель отбит от Ахалцихе, что в Гурии турки разбиты и что из России идут подкрепления, а потому сбор грузинской милиции откладывается, чтобы дать жителям свободу до наступления военных действий заняться сельскими работами.

Так мягко и чрезвычайно политично обошел Паскевич острый вопрос о сборе милиции в официальном обращении к народу, но очевидно, что мотивы отказа прикрывали собою только то недоверие, которое зародилось в нем к грузинам и которое сказалось в письме его к начальнику главного штаба по поводу последних событий.

Сославшись в письме к графу Чернышеву на факты из войн 1826-1827 годов, которые, по мнению Паскевича, показывали, как мало можно было полагаться на заверения дворян о готовности их служить в поле, Паскевич, переходя затем к событиям дня, пишет: “дворянство и князья грузинские оказались ниже своей задачи. Те, которые сами просили о сборе ополчения, теперь действовали без усердия и искренности. Из значительных имений самого губернского предводителя не было выставлено ни одного ратника. Подвластные одних из влиятельных грузинских князей, имения которых занимают всю Сомхетию, первые оказали неповиновение,– и владетели не заявили большого желания и готовности успокоить своих крестьян”. Паскевич приходил к заключению, что в тогдашних трудных обстоятельствах края, должно было надеяться только на одну храбрость русского солдата.

Таков был взгляд Паскевича на современное ему грузинское дворянство. Однако вековая доблесть грузинского народа и неизменная преданность престолу лучших грузинских фамилий, из которых многие представители служили передовыми бойцами в рядах русской армии, не могут и не должны подлежать сомнению. Надо припомнить, что и сам Паскевич иначе относился к тем же грузинам, когда, отпуская их по домам из Эривани, в октябре 1827 года, объявил им в приказе по корпусу благодарность за доблестную и честную их службу.

И если факт малочисленности грузинской милиции в заграничных войсках, о котором говорил Паскевич в одном из своих донесений, остается фактом, то нужно припомнить, что масса грузинских князей и дворян наполняла тогда ряды русской армии, да и в числе милиции Паскевич упоминает имена: Амилохвари, Мочабеловых, Цициановых, Торхановых, Багратионов, Орбелиани, Меликовых, Баратовых, Эристовых, Чавчавадзе, Макаевых, Вахваховых, Андрониковых и прочих. Следовательно, причины надо искать не в недостатке народной доблести, а в самом назначении милиции, которая главным образом и собиралась тогда для внутренней охраны страны,– иначе, при выступлении почти всех войск за границу, некому бы было защищать дома грузин, живших в то время еще под угрозой вечных кровавых набегов. Через два-три года после турецкой войны, когда народные воззрения оставались еще все те же, что и при Паскевиче, грузинская милиция беспрекословно служила и в Дагестане, и в Чечне, и на Лезгинской линии. В Грузии тогда оставалось достаточно войск, и грузины уходили спокойно, зная, что их семействам не грозит никакой опасности.

Строжайшее следствие, произведенное для раскрытия сокровенных пружин, двигавших неповиновением народа, пришло к убеждению, что ничего политического, серьезного во всем этом деле не было. Правда, некоторые жители Код показали, что причиной смут были их же помещики, которые, встретив крестьян на авлабарском мосту, не позволяли им выйти в Тифлис, говоря, что там берут рекрут, и затем подстрекнули их к дальнейшему сопротивлению. Но поступки владетелей Коды не были, однако, обнаружены формальным следствием. Стрекалов опасался допросами их произвести “неблагоприятное впечатление” на значительное число княжеских фамилий в Грузии, связанных с ними тесными узами родства, но он указывает Паскевичу на тайную подкладку этого дела. По его убеждению, это была фамильная вражда двух княжеских родов – и теперь, когда один из них взялся собрать милицию, другой попытался создать ему преграды и затруднения.

Паскевич взглянул на дело иначе, нежели Стрекалов, и пять князей Орбелиани, князь Цицианов и помещик Торханов были переданы им военному суду. Суд не нашел, однако, улик к обвинениям, и все арестованные были оправданы.

Неудача при сборе милиции показала Паскевичу, каким грозным призраком стоит перед глазами темного люда вопрос о рекрутском наборе. И тем не менее Паскевич справедливо полагал, что жители Грузии, пользовавшиеся всеми преимуществами прочих подданных Русской империи и платящие с ними сравнительно ничтожную подать, должны укомплектовывать своими рекрутами войска, стоящие на Кавказе и назначенные для охраны их же отечества. “Рекруты эти,– писал он к графу Чернышеву,– родившиеся и выросшие в этой стране, не будут подвергаться ни климатическим болезням, ни губительной смертности и заменят собою двойное число рекрутов, присылаемых сюда из России”. Но меру эту он предполагал возможным провести только по заключении мира с Турцией, так как для понуждения к тому жителей нужны сильные меры.