Про Иону - Маргарита Хемлин

— То есть как? — Иона сжал кулаки и пошел на Казьмина: — А ну пошли к нему, пускай он мне в глаза скажет!

Казьмин засмеялся:

— Вот история! Я Конникова знаю с детства. Не удивляюсь. И вы успокойтесь, обычное недоразумение в его духе. Честно говоря, он был пьяный, когда я к нему пришел. Завтра вместе зайдем и все выясним. Просто чтобы вы плохого не думали. Потом, когда устроюсь где-нибудь, договоримся, я инструмент у вас выкуплю. Вы только никому другому не продавайте, ладно?

Казьмин не ждал ответа, ясно, что закруглил разговор из воспитанности.

Ионе не хотелось оставаться одному, ему как раз и нужен был незнакомый вежливый человек, чтобы передохнуть внутри себя, и он предложил:

— Товарищ Казьмин! Приглашаю вас в ресторан «Националь». Прошу вас, пойдемте! У меня сами видите, какое положение — шагу ступить негде. А там красота!

Казьмин согласился.

Иона в первый раз пришел в «Националь» не на работу. Но не смущался. А вел себя, как полагается в таких случаях. В гардеробе дежурили Айрапетов и новый мужчина офицерского вида.

Айрапетов кивнул Ионе с приветом:

— Покушать зашел, Иона? Правильно, сегодня Прохор Семенович за главного, киевские котлеты первый сорт, рекомендую.

Иона поздоровался и сдал шляпу. Казьмин сунул кепку в карман.

Айрапетов протянул руку к нему:

— Давайте, дорогой, вашу кепочку, я ее пристрою. Окажем и ей уважение. Тут такое место, что всем хорошо.

После таких слов настроение у Ионы поднялось на высоту.

Сели, Иона заказал блюда, выпивку, фрукты. Как положено.

Разговорились. Казьмин пил мало, в основном ел.

Рассказал, что освободился из Онеглага в Архангельской области.

Иона пропустил мимо ушей, не стал расспрашивать. Заговорил о своем:

— Я вот только что с работы уволился. Здесь, в «Национале» работал. В гардеробе. Хорошая работа.

— А почему же уволились?

— По собственному желанию, — Иона выпил сразу три рюмки водки и теперь говорил свободно, — мне как-то неудобно стало. Отчего, почему, не понимаю. Ничего плохого не сделал. А неудобно. Думаю теперь переменить свою жизнь.

Казьмин кивнул:

— Правильно. Если решили, надо менять. Вы человек молодой, крепкий. Жизни ого-го как много, ее сколько хочешь — столько и меняй! Вот мне под пятьдесят, а я только начинаю жить.

Иона налил водку и предложил тост за новую жизнь. Выпили.

Казьмин говорит:

— Между прочим, вы не бойтесь, что вам неудобно. Вы по мягкости характера так выражаетесь — «неудобно».

— Ну, стыдно, что ли. Только если на пустом месте — так это разве стыд?

— А откуда вы знаете, что на пустом? Вот вы и слово подобрать не можете, а рассуждаете. Не обижайтесь. Я для себя давно слово подобрал. Если бы не стыд — я бы уже на том свете был. Нас кормили совсем плохо. А работать, сами понимаете, велят за десятерых. Ну, конечно, умирали люди: и кто вкалывал, и кто филонил — по состоянию здоровья. Между прочим, рекордистов хоронили в белье. Остальных — без всего. Было такое распоряжение. Кто рекордист, тому премблюдо — котлеты с макаронами. Я вам точно скажу: премблюдо, как добавка к жизни, очень важно и отлично. Но главное — я рекордистом стал из-за подштанников. Чтобы похоронили в белье. Голому лежать стыдно. Ну вот — живой. Выпьем за все за это!

Иона поднял свою рюмку и чокнулся с Казьминым.

Выпили.

Принесли котлеты по-киевски. Иона с размаху ткнул вилкой в самую середину — фонтаном брызнуло масло — прямо на костюм. Казьмин присыпал солью и заверил, что следа не останется.

Ночевать поехали к Ионе. Казьмин улегся под роялем. Утром, когда Иона еще спал, Казьмин ушел в неизвестном направлении.

Ну, так. А жить надо.

Прошло с момента увольнения месяца три, а Иона почти каждый день ходил к «Националю» — вроде инкогнито. Полюбуется зданием, обойдет кругом. Скучал без любимой работы и коллектива.

Ходил-ходил — и решил предпринять что-нибудь бесповоротное.

Первым делом зашел к Айрапетову. Как-то так получилось, что за время с момента увольнения Иона с Айрапетовым не сказал и двух слов. А тут нанес визит.

Айрапетов обрадовался:

— Ну, наконец-то. А то в одной квартире живем — и ни гу-гу.

— Я зашел спасибо сказать и за все поблагодарить. И с просьбой тоже: я на долгое время уеду, так вы присмотрите за комнатой. Я оставлю деньги для квартплаты. Не трудно?

Айрапетов заверил, что не трудно. Конечно, тактично спросил, куда Иона уезжает. Иона отговорился, что это неважно. Мол, даст о себе знать.

Айрапетов насторожился и шепотом рассказал, что Пичхадзе уволили, вроде по поводу наступления пенсионного возраста, но на самом деле — никто не уверен. Так не связано ли поведение Ионы с этим?

Иона удивился:

— Я сам по себе. Про Пичхадзе ничего не знаю. А что люди говорят?

— Люди считают, что дело темное. Компетентные органы из отдела кадров многих вызывали, расспрашивали насчет Пичхадзе и его поведения.

— И вас вызывали? — Иона, конечно, лишнее спросил.

— Нет, меня не вызывали, — очень твердо ответил Айрапетов.

Потом Иона отправился к Конникову. Сказать «прощай» и все другое, что теперь о нем думает в связи с появлением Казьмина.

Выбрал время попозже, чтобы застать наверняка.

Конников пил.

Пригласил Иону к столу как ни в чем не бывало:

— Присаживайся. У меня праздник. Ангелина меня бросила навсегда. Заперлась в своей комнате. Жить-то в другом месте все равно негде — вернется. Как дела, Ёнька? Чего невеселый?

Иона начал говорить по плану, не присаживаясь:

— Я, Василий Степанович, зашел всего на минутку. Сказать, во-первых, за все хорошее вам спасибо, а во-вторых, зачем вы такое с Казьминым устроили, что он ко мне как к вору явился и с ваших слов стал требовать свое имущество?

Конников аккуратно отставил рюмку:

— Минуточку, Ёня! А что я должен был сказать? Я, между прочим, вообще мог сказать, что рояль тогда же забрали кому надо и куда надо. И концов бы Казьмин твой не нашел. А я ему по-хорошему: дал твой адрес и прекрасно тебя аттестовал. Ну, для успокоения положения добавил уверенности, что рояль может снова ему перейти. Мне же с первого взгляда было понятно — некуда ему этот рояль тащить. Пустой номер! А человеку приятно иметь саму возможность. Я дал человеку надежду. А тебе жалко, что ли?

Иона обиделся, но возразить Конникову было нечего:

— Мне ничего не жалко, Василий Степанович. Я вообще пришел попрощаться с вами на неопределенное время.