Белый ворон Одина - Роберт Лоу

Первым делом, конечно же, предложили таран и лестницы. Пришлось объяснять, почему старые испытанные способы не годятся. Затем Иона Асанес припомнил, как мы однажды использовали перевернутую телегу — сначала, пока бежали к воротам, для прикрытия, а затем уже в качестве тарана. Идея была совсем не плоха, но и ее пришлось отвергнуть. Во-первых, сомнительно, чтобы у нас (в нашем нынешнем состоянии) хватило сил дотащить на себе тяжелую повозку до крепостных ворот. А во-вторых, не факт, что она не рассыплется при первом ударе.

Квасир в обсуждении не участвовал. Он долго сидел молча, затем, наконец, зевнул, потянулся и проговорил:

— Если мы не можем перелезть через стену и пройти в ворота… значит, придется перелезть через ворота.

Все так и застыли с открытыми ртами. Те, что сидели подальше, стали переспрашивать: что там такое Квасир изрек? Когда им пересказали, они точно так же принялись непонимающе хлопать глазами. Пришлось Квасиру громко и внятно объяснить, что именно он имел в виду. И тут уж всем стало ясно: пока мы языками мололи, наш побратим сидел и думал.

Мы подробно рассмотрели предложенный план, выискивая в нем возможные изъяны, и в конце концов вынуждены были признать, что одноглазый Квасир видит лучше других — тех, у кого по два глаза.

Потом я отправился к Добрыне и рассказал, что мы надумали.

— Вы сможете это сделать? — недоверчиво спросил старый новгородец.

— У нас нет выбора, — твердо ответил я. — Мы же Обетное Братство.

Ох, как же я в тот миг был рад, что они не могут заглянуть мне под одежку и увидеть мой подведенный живот и съежившиеся от страха ятра. Оставалось лишь надеяться, что выглядел я в достаточной степени уверенно.

Добрыня обменялся взглядом с Сигурдом. Затем оба посмотрели туда, где, завернувшись в кучу мехов, спал юный князь Владимир. Рядом с ним, как всегда, сидел нахохлившийся Олав. После краткого раздумья дядька Добрыня устало кивнул. Отлично! Главное согласие получено. После чего мы втроем — я и оба княжеских столпа — уселись возле огня и принялись обсуждать подробности. Добрыня и Сигурд долго ходили вокруг да около, осторожно пытаясь выведать, не держу ли я какой обиды на Владимира. А ну как в ответственный миг я решу сбежать от них или — еще того хуже — учинить в отместку какую-нибудь каверзу?

У меня не было причин поступать подобным образом, и я решил облегчить им задачу.

— Князь подарил нам жизнь, — заговорил я, не отрывая взгляда от языков пламени. — В благодарность я решил поддержать его в трудную минуту — когда тучи над его головой сгущаются, а небо, того и гляди, рухнет. И хоть я не давал Владимиру никакой клятвы (а в моей жизни лишь одна клятва — перед товарищами по Обетному Братству), я все еще подпираю своим плечом падающие небеса юного князя. И отходить в сторону не собираюсь.

Некоторое время оба советника Владимира молча обдумывали мои слова. В наступившей тишине было слышно, как шипит и плюется огонь, добравшийся до очередного мерзлого полена. Затем Добрыня прочистил горло и высказался:

— Мальчику не повезло: преждевременная смерть отца вынудила его слишком рано взяться за кормило власти. Владимир оказался не готов к такому, но он быстро взрослеет и еще быстрее учится. Поверь, ярл Орм, недалек тот день, когда ты станешь гордиться своей дружбой с князем Владимиром.

Я кивнул, а про себя подумал: наверное, так и будет. При условии, что нам обоим удастся пережить нынешнюю зиму. Когда я сказал об этом вслух, Сигурд невесело ухмыльнулся (кожа вокруг его искусственного носа собралась складками и мгновенно побелела) и сказал:

— За свою жизнь я постиг одно: оказывается, существуют люди, рожденные для величия. Владимир — один из них, маленький Олав — другой. Так что можешь не сомневаться: уж они-то выживут.

Ну, да, подумал я. Даже если всем остальным ради этого придется подохнуть. Я посмотрел на Олава, который сидел как раз напротив меня, по ту сторону кострища. Заметив мой взгляд, мальчишка улыбнулся в ответ. В отблесках огня зубы его казались багрово-красными, будто он только что оторвался от окровавленной жертвы. И мне подумалось: при всей своей полудетской жестокости и несмотря на владение темной магией сейд, Олав всего-навсего маленький мальчик — очень напуганный и одинокий. Да, за последнее время у него появился могущественный дядя Сигурд… а также далекая незнакомая родня. Но это не избавляет его от внутреннего одиночества. На всю жизнь Воронья Кость так и останется прикованным к грязному нужнику Клеркона, где он сидел в тщетной надежде на спасение.

Рядом спал юный князь Владимир. Вот он перевернулся на другой бок, тихонько застонал во сне. Еще один маленький и беззащитный ребенок. Ему тоже выпала нелегкая судьба. Тяжело это — жить без отца, без его совета и ласки. Не имея возможности услышать простые (и такие необходимые) слова, которые все отцы говорят своим сыновьям. Уж мне-то не надо рассказывать, каково расти безотцовщиной. Возможно, по этой причине я и решил поддержать юного князя.

Той ночью мне приснилась Хильд. Так звали женщину, которая давным-давно привела нас к гробнице Аттилы. В тот раз она вместе с нами спустилась в подземелье, и там ее охватило безумие. Впрочем, возможно, это было не безумие, а одержимость. Вполне вероятно, что в Хильд вселился призрак мертвой невесты Аттилы. Если верить легенде, девушка эта происходила из германского племени и убила Аттилу во время первой брачной ночи. За что ее похоронили заживо, приковав к трону, на котором покоился мертвый владыка.

Хильд приснилась мне такой, как я видел ее в последний раз: волосы развеваются, подобно живым черным змеям, в руке светящийся меч, как две капли воды похожий на мой собственный. Выкрикивая проклятия в мою сторону, Хильд медленно пятится в темноту, а вокруг нее поднимается вода, заливающая гробницу Атли.

Что бы ни говорил Финн, я знаю: Хильд — или некий ее призрачный двойник — воскрес и сейчас идет по моему следу. Это он рыщет по заснеженной степи во главе отряда амазонок — собственного Обетного Братства Аттилы. И не будет нам покоя, пока мы не откажемся от идеи овладеть сокровищем мертвого вождя гуннов.

Утро следующего дня встретило нас все тем же пронизывающим ветром и лютым морозом. Было настолько холодно, что люди никак не могли проснуться. Любая попытка открыть глаза оканчивалась тем, что вы снова неотвратимо соскальзывали в свой крошечный выстуженный мирок. И было совершенно безразлично, что вокруг — ночь, раннее утро или же поздний день.

Наконец самый бодрый из нас поднялся и принялся будить остальных. Человеком этим оказалась Торгунна. И хотя двигалась она на негнущихся ногах, ей все же хватило сил растолкать меня и воззвать к моему чувству ответственности.

Кое-как поднявшись на ноги, я первым дело сколол ледяную корку, за ночь образовавшуюся на одежде и волосах. Затем двинулся в обход лагеря, ориентируясь на небольшие заснеженные холмики, которые еще вчера вечером были живыми людьми. Над каждым таким сугробом пришлось изрядно потрудиться: рыча и проклиная все на свете, я пинал до тех пор, пока ледяной кокон с треском не раскалывался.