Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Тропинка уходит немного вверх. Я очень устала. Становится тяжело дышать. А ведь мне только тридцать три. Вот еще одно обстоятельство, которое повергает меня в тоску по множеству причин. Я останавливаюсь. Мне надо перевести дух.

Озеро слепит глаза. Я даже не вижу другого берега. Слышу, как плещет вода. Настал час, когда начинают каркать вороны. Не хватает только кваканья лягушек. Для кузнечиков еще рановато.

Ну так что, сделаю я это или нет? Сама пока не знаю. В глубине души я довольна тем, что у меня есть такая возможность. Как гора с плеч! Рекс может бежать хоть в Антарктиду, потому что я вольна выйти из игры в любую минуту. Я могу резко затормозить и прервать движение. Во всяком случае, в том, что касается лично меня.

Я уверена, что вода в озере ледяная. Это единственное, что меня удерживает. Я была гораздо смелей в детстве. Мы с отцом купались в речках, в горных потоках до того, как все испортилось.

Наконец я все же решаюсь. Беру разгон и несусь прямиком к воде. Проскакиваю между двух кустов, наклоняю голову, сдерживаю дыхание, скользя по довольно пологому склону (я бы предпочла более крутой); потом, немного раскачавшись в кресле, отталкиваюсь и лечу в воду. Меня вытолкнуло из кресла, как при катапультировании.

Будто током ударило. Вынырнув на поверхность, я испускаю крик боли. Вода вокруг меня совсем черная. А ведь всего секунду назад она казалась золотистой. Барахтаясь, я переворачиваюсь на спину. Ноги тянет ко дну. Они торопятся поскорее покончить со всем этим.

И вот я опять плачу. Лепечу какие-то непонятные слова, лежа на спине. Удаляюсь от берега, загребая обеими еще достаточно сильными руками, ведь теперь уже никто на свете не может мне помочь, и от этого у меня разрывается сердце. Я вижу, как мои ноги поднимаются обратно на поверхность и плывут следом за мной, как водоросли. Я замечаю, что на ногах у меня одни носки.

Сколько же я продержусь? Сколько времени у меня уйдет на то, чтобы исчезнуть? Когда я больше не смогу барахтаться? Когда иссякнут силы? Они уже иссякли… Сквозь слезы я вижу равнодушное небо, бесконечно плоское, несмотря на виднеющиеся местами языки пламени, несмотря на все эти его фиолетовые глубины, пастельные тона, чуть подернутую дымкой прозрачность. Нелепая красота.

Тут я вижу Натана, он выскакивает из зарослей на небольшом холме, возвышающемся над озером. Кусты вокруг него поблескивают инеем.

Когда он меня замечает, я кричу ему:

– Уходи! Оставь меня в покое! Убирайся!

Но он бросается расшнуровывать ботинки. Я прихожу в отчаяние. Не желаю верить своим глазам.

Я ору:

– Прекрати валять дурака! С меня довольно!

Я опять начинаю рыдать. Могу истечь слезами, но это ничего не изменит. Я проклята, проклята!

Натан уже расстегивает брюки, стаскивает куртку. Я чувствую, как мое лицо застывает, искаженное жуткой гримасой. Я что-то пищу.

И в ту минуту, когда он собирается прыгнуть, я бормочу:

– Не надо… умоляю тебя, Натан, не надо…

И тогда он останавливается, словно услышал мою просьбу. Он колеблется. Я чувствую на себе его взгляд. Я опять издаю звуки: «У-у-у! Гы-ы-ы!», будто я – теленок, потерявшийся на лугу. Он колеблется. А я бормочу:

– Не надо, Натан. Не надо опять…

После вчерашних событий я проснулся поздно. Все тело у меня болело, а из головы не шли отвратительные картины. Паула уже встала, я слышал, как она возится на кухне, как свистит чайник. Я поднялся, вышел на кухню и увидел, что чайник она забыла на плите; я его тут же выключил и отправился в ванную, где мылась Паула. Правда, воды в ванне не было.

Она открыла глаза в ту минуту, когда я поставил ногу в душевой поддон.

– Спасибо за апельсиновый сок, – еле протянула она.

Я пустил холодную воду и принял душ. Все тело у меня было в синяках. Оооой! Твою мать! Я воспользовался мылом за пятьдесят евро и шампунем, какой можно найти лишь в шикарных салонах красоты, в отделах класса люкс. Мне пришлось поставить в ванной высокую этажерку исключительно для ее косметики, да к ней еще обзавестись небольшой тумбочкой на колесиках. Я это сделал без препирательств, не моргнув глазом. Я не мог судить ее строго.

Выйдя из-под душа, я завернулся в великолепное махровое темно-красное полотенце; у Паулы были ослепительно-белые. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале.

– Прости, что выпил весь сок, – сказал я. – Но ты должна понять… Мэри-Джо сейчас находится между жизнью и смертью…

Паула вяло взмахнула рукой над бортиком.

– О, черт! – выдохнула она. – О нет! Черт возьми! Ох…

– Я знаю, что это меня не оправдывает, но вчера вечером я плохо соображал, что делаю. Ты можешь себе представить. Знаю, ты просила оставить немного на утро, но у меня это просто вылетело из головы. Мне очень хотелось апельсинового сока. Знаешь, я мог пить его литрами. Но скажи, Паула, ты что, сегодня на работу не идешь?

Она толком не знала. Я пошел в гостиную и стал делать зарядку у открытого окна. Высунувшись из окна, я смог заглянуть в комнату Марка и увидел, что он трахает Еву. А время-то уже шло к полудню. Пожалуй, я зря о нем беспокоюсь. Но как подумаешь, до чего быстро летит время. Молодость коротка. Я ему без конца твержу одно и то же. Я ему говорю:

– Ну, хорошо, она – твоя хозяйка, я в курсе, но не слишком ли высокую цену ты платишь за это? Не слишком ли дорого это тебе обойдется? Не начнутся ли у тебя проблемы? Я-то полагаю, что они у тебя уже есть. Я не шучу. Я думаю, что у тебя очень и очень серьезные проблемы, представь себе.

В ответ Марк обычно говорил, что у меня тоже есть проблемы, и дискуссия на этом заканчивалась. Какое счастье, что наших родителей уже нет в живых: то, что они увидели бы, очень бы их расстроило, и мне, старшему брату, гордиться было бы нечем. Увидев, что сталось с их мальчиками, они бы меня не похвалили.

Я запустил в окно Марка сосновой шишкой.

– Прости, старик, что я тебя побеспокоил, но должен тебе сообщить, что Мэри-Джо находится между жизнью и смертью. И знаешь, несмотря ни на что, она хорошо к тебе относилась. Ты неверно о ней судил.

Марк опустил голову; мы с Евой помахали друг другу.

– Пожалуйста, не говори «одной заботой меньше», – продолжал я. – Поищи другие слова.

Паулу я нашел на кухне. Она пыталась намазать для меня маслом обугленные тосты. Но мне не хотелось есть. Я опять пошел принять душ. Когда я вернулся, она сидела на стуле с ногами, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками.

Я рассказал ей о вчерашнем дне, о демонстрации и о случившемся с Мэри-Джо, чтобы она не говорила, что я уделяю ей слишком мало внимания после того, как встал с постели.

– Я пытаюсь прийти в себя, отдышаться от всего пережитого, – объяснял я ей. – Это тебя совершенно не касается. Я просто пытаюсь перевести дух.