Сказки старого Вильнюса IV - Макс Фрай

Ну вот видишь.

Пятьдесят центов с тебя за чай. Нет, больше не возьму, и не уговаривай. Мало ли что в меню написано. Меню – для тех, кто не умеет слушать, я от них устаю, вот пусть и платят вдвойне.

Конечно иди. А если все-таки увидишь русалку, ни в коем случае не давай ей суши, а то полезет к тебе, дурочка, станет по утрам ракушки в постель таскать, а ты через неделю уедешь, и как она тогда?

Падший ангел Муся ест мороженое. Муся счастлива, потому что мама только что открыла ей тайну, такой великий секрет, что его даже в книжках не пишут. Мама сказала: чтобы колдовать, недостаточно просто взмахнуть волшебной палочкой и объявить, чего хочешь. Надо, оказывается, еще досчитать до ста! Причем быстро и про себя, а не вслух, загибая пальцы.

Мусе теперь наконец-то стало понятно, почему у нее ничего не получается: она пока умеет считать только до десяти, этого, конечно, не хватит для настоящего колдовства. Мусе совсем не обидно, потому что понятно, как это исправить. «Все получится, – думает Муся, – я быстро научусь считать и тогда наконец наколдую, чтобы облака спустились с неба на землю. Они ласковые, как большие кошки, они знают много сказок и всегда готовы рассказывать, просто пока они так высоко в небе, почти ничего не слышно, только отдельные фразы: «…ветер был еще маленький…», «…девочка улетела…», «…и вот тогда звезда…» Я скоро узнаю, что дальше!»

«Боже, что я, дура, наделала, – думает Мусина мама. – Она же очень быстро научится считать до ста, гораздо быстрей, чем забудет наш разговор, и как тогда будет рыдать, заранее представляю. Муся всегда рыдает, когда не получается ее дурацкое волшебство. Надо было сказать, что настоящие маги сперва берут интегралы, а уже потом машут своими идиотскими палочками, тогда у нас впереди была бы целая куча времени, интегралы так быстро не одолеешь, ох, какая же я балда».

* * *

Падший ангел Йонас достал кларнет и играет. Не репетирует, хотя как раз не помешало бы, подписался играть в субботу на открытии винного ресторана и до сих пор не заглянул в ноты, даже не поинтересовался, что там вообще за репертуар.

Ай, ладно, успеется. А прямо сейчас важно только одно: Йонас играет, твердая скорлупа неба трещит над его головой, того гляди расколется, и тогда звук его кларнета вознесется, вернется домой, станет светом, а Йонас останется здесь, на земле. Он, впрочем, не против. «На земле трудно живется, зато хорошо играется, а это самое главное», – думает Йонас, машинально утирая рукавом неведомо почему, скорее всего от летней солнечной пыли слезящиеся глаза.

* * *

Падший ангел Биргит, то и дело сдувая со лба отросшую за время каникул зеленую челку, спрашивает водителя грузовика, который подобрал ее на заправке, согласился довезти аж до самой границы: «А у вас так бывает – будто вот-вот, сейчас, буквально секунду спустя, наконец-то проснетесь, или хотя бы просто вспомните, как засыпали, и кто вы на самом деле, и как все устроено, и по какой причине вы согласились смотреть этот длинный тягостный сон про всю вашу прежнюю жизнь, а может, не соглашались, а просто так влипли – бывает? Не понимаете, что я имею в виду? Ладно, забудьте. Просто рассказали на лекции по психологии, что у людей довольно часто бывают подобные состояния, и я теперь всех расспрашиваю, интересно же; в общем, не обращайте внимания, это я так, болтаю. Хотите апельсиновый леденец?»

* * *

Падший ангел Мартин просыпается среди ночи, осторожно, чтобы не разбудить спящую рядом подружку, выбирается из-под одеяла, идет на кухню курить.

Но подружка все равно просыпается, спрашивает: «Ты чего?» У нее очень чуткий сон.

Мартин шепчет: «Спи, ничего, я скоро вернусь», – но девушка встает и идет за ним. И тогда он говорит, потому что вот прямо сейчас очень трудно молчать: «Мне снилось… не знаю точно, наверное все-таки война, я с другом, нас всего двое, врагов – не сотни даже, а тысячи, и ясно, что сейчас нас убьют, а мне совершенно не страшно, даже весело, потому что мы с другом вместе, а рядом с ним умирать – так же здорово, как все остальное, и я ни о чем не жалею, и ничего иного не хочу… Эй, ты чего? Не плачь, никого не убили, это же просто сон».

Девушка думает: «Он от меня уйдет, так и знала. Если уж даже во сне готов умереть рядом с каким-то придуманным другом, а не со мной, я-то ему не снюсь!» – но плакать перестает, потому что нос покраснеет, глаза опухнут, лицо станет совсем некрасивым, и тогда он уйдет прямо завтра, а не когда-нибудь потом.

Мартин думает: «Зря я ей рассказал».

* * *

Падший ангел Элеонора Ивановна лепит вареники, с картошкой, грибами и жареным луком, фирменная начинка, слепила уже два десятка, а надо еще хотя бы четыре раза по столько, лучше больше, потому что у нее день рождения, вечером гости, старший сын с женой и детьми, младший в отъезде, не сможет, так жаль; успеть бы почистить селедку, нарубить салат, проверить, как там пирог, убраться на кухне, накрыть стол в гостиной, муж поможет, расставит бокалы, а о большем неловко просить.

Элеонора Ивановна лепит вареники и вспоминает, как лепила их с мамой на даче, перед своим четырнадцатым днем рождения, и солнце било в окно, отражалось от надраенных кастрюль, так что вся дачная кухня была в солнечных брызгах, и ветер доносил из сада аромат уже засыхающих трав, и мать строго спрашивала: «Чего улыбаешься, что у тебя на уме?» – а она не знала, что тут можно ответить, на уме ничего, только сердце поет от удивительного предчувствия, сладкого обещания чуда, которое уже совсем близко, рядом, наступит вот-вот, и тогда начнется настоящая жизнь, такая, как мерещится по ночам, перед сном, когда ложишься на спину, закрываешь глаза, а там, в темноте, красноватый туман, а за ним…

«А за ним – ничего, – думает Элеонора Ивановна, кидая в кастрюлю первую партию вареников. – Ничего за этим туманом, кроме нелепых детских фантазий, которые не сбылись, да и с какой бы стати сбываться тому, чего не бывает».

Элеонора Ивановна отворачивается от кастрюли и подходит к окну. Самое время заплакать, потому что ей шестьдесят четыре, сердце давно не поет, сколько бы солнца ни пролилось на кухонный пол, и ясно, что всем этим восхитительным глупостям, которые мерещились в детстве, больше не для кого сбываться, чудеса не для отдышливых грузных старух. Но Элеонора Ивановна улыбается, вспоминая, как муж, у которого было время читать интересные книжки, болтать с друзьями, знакомиться с разными удивительными людьми, пока она мыла, скребла, варила, стирала, кормила из ложки, драила, зашивала, таскала сумки; неважно, главное, муж однажды за ужином, выпив вина, рассказал: есть теория, будто люди после смерти рождаются заново, и так бесконечное множество раз.

«Если это все-таки правда, – думает Элеонора Ивановна, – может быть, после смерти мне повезет родиться удивительным сказочным существом, которым я себе столько раз снилась в те далекие летние ночи, когда казалось, будто впереди – самая настоящая жизнь».

* * *