Грозовой Сумрак - Елена Самойлова

За спиной у меня раздалось громкое, отнюдь не деликатное покашливание, которое больше походило на едва сдерживаемый смех. Король Самайна поднял голову, а я обернулась, чтобы увидеть прислонившегося к березе Раферти. Идущий по Дороге, невесть как пробравшийся даже в местный Холм, отвесил мне шутливый поклон и широко, чуть издевательски улыбнулся:

– Так вот ты куда пропала, госпожа. А то я готов был начать беспокоиться – хорошие люди умирают, а тебя будто и след простыл. Габриэль, нехорошо так вмешиваться-то, да еще и ставить девушке такие нечестные условия. Сам ведь заварил всю эту кашу – и непонятно, ради чего. Скучно стало?

– Раферти, ты как всегда – заноза в самом неудобном месте. – Король Самайна выпрямился, разглядывая странника с нехорошим прищуром. – Свисток еще у тебя или успел кому-то передать?

– Не поверишь – потерял. Выпала игрушка где-то, а где – и сам не вспомню. – Идущий развел руками и нарочито горестно вздохнул. – Ничего, другой добрый человек подберет, а я еще себе раздобуду, может, лучше прежнего вещица окажется.

– Я эти «вещицы» мастерить не успеваю – так быстро ты их «добываешь», – беззлобно хмыкнул Габриэль, не убирая ладонь с моего плеча. – Зачем сюда-то пришел? Думал, без тебя не обойдется?

– Не обойдется. – Раферти разом посерьезнел. – Время в мире людей вот-вот потечет должным образом, и если светлой госпоже все еще хочется помочь тем, кто ей явно не безразличен, то лучше поторопиться.

– Я принимаю твое Условие, – негромко сказала я в тишине, мгновенно опустившейся на осеннюю поляну в окружении березовых свечей. – Я буду гостьей Самайна на семь лет и один день в обмен на право распоряжаться своей осенью.

– Мое зеркало в очередной раз отказывается брать чужое…

Тяжелый перстень из вороненой стали, с каплей кровавого янтаря, украсил указательный палец моей правой руки, и я услышала над головой хлопанье крыльев.

Птица, похожая на белоснежного голубя, перья которого отливали всеми цветами радуги, опустилась на мое плечо, доверчиво потерлась головой о мою шею – и сразу же вспорхнула к небу, рассыпаясь разноцветной искрящейся пыльцой. Теплой, пахнущей медвяным клевером и сосновой смолой в жаркий полдень, тающей на коже и скатывающейся по щекам крупными каплями летнего ливня.

Благословение южного Алгорского холма, дар сердца Летнего сада, магия летних ши-дани, что так любят подставлять ласковым солнечным лучам золотистые лица и танцевать посреди поля, приминая неспелые колосья ровным кругом.

Габриэль, Габриэль… Чем ты пожертвовал на этот раз, чтобы купить милость своенравной радужной птицы, и ради чего? Только чтобы в течение семи лет жить в моем обществе? Вряд ли. Тебе никогда не нужно было то, что лежит на поверхности, ты всегда старался отыскать то, что никто не видит или не может увидеть, и чем глубже и дальше спрятано это «нечто», тем интереснее тебе его заполучить. Пусть даже ненадолго, ровно до той поры, пока новая игрушка не перестанет развлекать и тобой вновь не овладеет скука.

Серебристый шлейф тумана начал таять и проседать, а вместе с ним исчезали очертания окрашенных яркой осенней кистью деревьев, лиственный ковер под ногами стремительно пропадал, обнажая иссушенную траву и растрескавшуюся, умирающую землю.

– Габриэль! Последний вопрос – почему все-таки «зеркало»?

– Потому что ты – дар сердца Осеннего холма в ответ на мою просьбу о зеркале, в котором правдиво отражаются все мои поступки…

Мир людей вокруг – как снежно-белое льняное полотно, на котором разноцветными шелковыми нитками вышиты деревья и травы, небо, затянутое тучами, и израненная Сумерками земля. Изнанка тени – прорехи на этой вышивке, уродливые дыры с неровными обугленными краями, которые необходимо крепко и аккуратно залатать, чтобы не испортилось прекрасное полотно, не истлел искусный узор.

Я шла по искалеченному лугу вдоль стены, и по пятам за мной шла моя осень, которая раздвинула тяжелые серые облака, как оконные занавески, выпустила сноп сияющих солнечных лучей сквозь образовавшуюся прореху, которые заставили отпрянуть паукообразную тварь в стальной броне, отогнали в густую тень, уже накрывшую умирающий лес.

Фаэриэ, лежащий у кромки леса в луже собственной крови, не успевшей еще впитаться в землю, шевельнулся и глянул на меня снизу вверх мутными, потемневшими от боли глазами. Я опустилась на колени, не обращая внимания на то, что пролитая кровь пятнает подол моего осеннего платья, оставляет багряные потеки на разноцветных листьях, и осторожно провела ладонью по бледной щеке Рейалла, покрытой холодной испариной.

– Сейчас пойдет дождь, а за ним наступит черный полдень, ночные сумерки посреди дня. Твои Условия будут выполнены.

Дареный нож со сверкающей каплей золотистого янтаря в оголовье мягко воткнулся в окровавленную землю рядом с фаэриэ.

– Этим оружием Мэбвэн не сможет управлять. Мне нужна твоя буря. Еще раз.

Он медленно кивнул, с усилием разжимая побелевшие от напряжения пальцы, сомкнувшиеся на рукояти сабли, и в этот момент по высушенной земле забарабанили первые капли осеннего ливня…

Солнечное затмение, которое люди называют «черным полднем», – зрелище великолепное, пугающее и притягивающее одновременно. Черный диск закрывает дневное светило, закрывает медленно и неторопливо, пока не наступит ночной мрак посреди дня, а на небе не будет сиять ослепительная корона, обрамляющий лик «бога смерти», который, согласно человеческим верованиям, пытается лишить живых солнца. Люди не могут безнаказанно увидеть это великолепие, разве что через закопченную над пламенем свечи хрустальную пластинку, а те, кто оказывались достаточно глупыми или рисковыми, чтобы бесстрашно глянуть на лик «черного бога», в будущем расплачивались неминуемой слепотой.

Но то, что запрещено людям, разрешено фаэриэ.

Как и обещала маленькая ши-дани, появившаяся под стенами Вортигерна в том виде, В котором она обычно разгуливает в своем безопасном и благословенном Холме, отделенном от мира людей рекой пролитой крови и мостом, выстроенным из костей, после того, как хлынул дождь, стало ощутимо темнеть. Черная тень медленно наползала на золотой солнечный диск, превращая его в оранжевый, цвета полыхающего в ночи пламени, зажигая алый ореол, кровавую корону «бога смерти».

Последняя вспышка света – как золотая искра, своей яркостью на миг ослепившая даже привычные ко всему глаза Рейалла, а затем на мир людей спустилась душная, безмолвная тьма, которую остро отточенным лезвием меча рассек слаженный хор голосов сумеречных тварей, до того скрывавшихся под землей и в камнях, прячущихся в мертвых, выгоревших изнутри древесных стволах и даже в вывороченных из городской стены каменных блоках. Будто каждая тень, до того безобидная и бессловесная, вдруг обрела плоть, голос и жгучее желание убивать.

Да сколько же их здесь собралось?!

С невыразимым облегчением сбросить тяжкое бремя телесной оболочки, позволить израненному телу растечься талой водой, осыпаться прозрачными каплями вместе с усилившимся ливнем, который больно хлестал жителей изнанки тени, но ласково касался тоненькой хрупкой фигурки рыжеволосой ши-дани в пышном венке из ярких осенних листьев. Она скользила по лугу, как призрак, увидеть который можно лишь краем глаза, хрупкие пальцы-веточки плели кружево из грозовых облаков, украшая его сизыми взблесками молний, плели тонкую сетку магии над Вортигерном… И все только ради того, чтобы беспрепятственно подойти к неподвижно лежащему, но еще живому Кармайклу, судорожно сжимающему в дрожащей от напряжения руке переливающийся лунным светом перламутровый Рог, оправленный в серебро.